Солнце и Замок

– Вот что я вам скажу. Сегодня утром я пригляделся к этой горе и оценил, сколь быстро движется вперед работа. Скорость ее неопровержимо свидетельствует: жить Тифону осталось недолго. Умрет он на той самой красной кушетке, где возлежит сейчас, а без его повеления раздвинуть занавесь никто не осмелится. Один за другим и слуги его, и рабочие разбегутся отсюда прочь. Со временем машины, бурящие камень, как люди, вернутся за новыми указаниями, но не получат их, а после и сам занавес рассыплется в прах.

Солдаты уставились на меня, изумленно разинув рты.

– Правителей, подобных Тифону, самодержцу многих миров, больше не будет, – продолжал я. – На смену ему придут владыки масштабом помельче, лучшим и величайшим из коих станет некто по имени Имар, и все они станут подражать Тифону, пока не увенчают коронами каждую из окружающих нас с вами горных вершин. Вот и все, что я хотел сказать вам сейчас, а большего сказать не смогу даже при всем желании. Ступайте, не медлите.

– Мы останемся здесь и погибнем рядом с тобой, Миротворец, если будет на то твоя воля, – сказал хилиарх.

– Не будет. Кроме того, я не умру, – ответил я, лихорадочно думая, как объяснить им устройство Времени, в коем сам мало что смыслю. – Всякий, кто жил когда-либо, жив и до сих пор, только не «где», а «когда»… Однако сейчас вы в серьезной опасности. Ступайте!

Гвардейцы попятились прочь.

– Не дашь ли ты, Миротворец, нам какой-нибудь знак, какую-нибудь мелочь на память о встрече с тобой? Конечно, мои руки запятнаны твоей кровью и руки Гауденция тоже, но остальные не сделали тебе ничего дурного.

Слово «знак» послужило мне превосходной подсказкой, и получил он именно то, о чем попросил. Недолго думая я снял с шеи ремешок с ладанкой человечьей кожи, сшитой Доркас для Когтя, где ныне хранился колючий шип, выдернутый мною из плеча на берегу неугомонного Океана, а после, на борту корабля Цадкиэль, неосторожно сжатый в кулаке.

– Вот. Эта вещь полита моей кровью, – пояснил я солдатам.

Не снимая ладони с головы смилодона, смотрел я, как они, отбрасывая по-утреннему длинные тени, пересекают отрог, приютивший мое убежище. Возле огромной скалы, быстро превращавшейся в рукав Тифона, хилиарх, следуя моему совету, заложил руки за спину и прикрыл запястья плащом. Вентнер вынул из кобуры пистолет, а двое солдат направили на хилиарха оружие.

Таким манером, в виде заключенного под охраной, они спустились по лестнице и скрылись из виду, затерявшись в уличной суете селения, еще не нареченного мною Проклятым Городом. Да, отослал я их с легким сердцем, но теперь, после их ухода, вновь понял, каково это – потерять друга, ибо хилиарх тоже сделался для меня другом. Казалось, сердце мое, сколько б ни говорили о нем, будто оно тверже стали, вот-вот даст трещину.

– Ну, а теперь мне и с тобою придется расстаться, – сказал я смилодону. – Вообще-то тебя следовало бы отослать восвояси еще затемно, но…

Зверь басовито заворчал – должно быть, так он мурлыкал, только звук сей нечасто слышал кто-либо из людей. На его громоподобное «мур-р-р» негромким эхом откликнулось само небо.

Далеко-далеко, за коленями исполинского истукана поднялся в воздух флайер. Поначалу взлетал он медленно (что свойственно всем подобным судам, когда ими движет лишь отторжение Урд), однако, набрав высоту, пулей унесся вдаль. Мне тут же вспомнился флайер, который я видел в небе, распрощавшись с Водалом после известного события, нашедшего себе место в самом начале рукописи, заброшенной мною в бездны непрестанно меняющихся мирозданий. В этот момент я и решил: если судьба еще когда-либо отведет мне малую толику досуга, непременно возьмусь за перо и напишу новую повесть о собственной жизни, а начну с того, как выбросил старую.

Откуда берется эта неутолимая жажда оставлять за собою извилистый чернильный след, мне неведомо, но… Было дело, я вспоминал об одном случае из жизни Имара, а теперь даже познакомился, побеседовал с ним, однако смысл того случая остается для меня такой же загадкой, как и эта тяга к бумагомарательству – так пусть же, по крайней мере, схожие случаи из моей собственной жизни не страдают схожей неясностью.

Донесшийся откуда-то издали гром, глас шеренги черных, как сама тьма, грозовых туч, растянувшейся шире плеч исполинской фигуры Тифона, прогремел вновь, ближе. Принесенную еду и питье преторианцы сложили в некотором отдалении от моего укрытия (такова уж цена беззаветной верности: претендующие на оную редко трудятся с аккуратностью простого слуги, блюдущего верность лишь собственным обязанностям). Сопровождаемый смилодоном, я выбрался наружу и унес все в укрытие. Ветры уже затянули песнь бури, о камень у наших ног разбились первые капли дождя – величиной с добрую сливу, холодные, словно лед.

– Ну что ж, лучшего шанса тебе не представится, – сказал я смилодону. – Видишь, там все уже под крышу спешат. Беги!