Солнце, луна и хлебное поле

– Старое завещание больше не действительно, это просто бумажка, которая ни на что не годна, – с расстановкой, с нажимом сказал Толик.

– Понятно? – спросил Романоз молодого человека.

– Понятно, – холодно ответил тот.

– Надеюсь, ты не станешь держать эту новость в секрете и сообщишь остальным.

– Я понял.

– А теперь положи на стол ключи от твоего офиса.

Мужчина достал из нагрудного кармана две связки ключей и положил на стол.

– Принимай, – повернулся Романоз к лысому.

– Вот эти два – от дверей, – объяснял племянник Трокадэро, – остальные от шкафов.

Лысый поблагодарил его, положил ключи в кожаный кошелек и ушел. Уродливый был мужчина, но с изысканными, приятными манерами.

– Я больше не нужен? – спросил молодой мужчина, глядя Романозу в глаза. Держался он свысока, видно было, что это крепкий орешек. Он вызывал у меня симпатию.

– Нет, – ответил Романоз, – пока нет, – и улыбнулся.

Мужчина всем кивнул и пошел к двери, там он остановился и оглянулся. Воцарилась тишина: когда сядет на шею оса, и ты цепенеешь, вот на это оцепенение была похожа та тишина. Потом он повернулся и вышел, некоторое время было слышно, как он шагал по мраморному полу.

– Он тут ни при чем, – сказал Хаим.

– А кто украл завещание? – Толик поморщился.

– Когда исчезло завещание, до убийства Трокадэро или после? – спросил Хаим.

На это у них ответа не было.

– Уверен, что после, – сказал Хаим.

– Уверен? – удивился Романоз.

– Мне так кажется.

– Уж не знаю, что и думать, – сказал Толик, – если так, то я не вижу ни одной серьезной зацепки и не надеюсь, что можно будет установить правду.

По-моему, это было главное из всего того, что я услышал и увидел в тот вечер.

Уже светало, когда я встал, чтобы уйти:

– Рад был с вами встретиться. Я доволен.

– Ты где живешь? – спросил Толик.

– Все там же, на старом месте, – ответил я.

– Оставайся здесь, – сказал Романоз, – отдохни наверху в гостевой комнате, а завтра утром все вместе позавтракаем.

– Я лучше пойду, большое спасибо.

Хаим остался у них. Согласно завещанию, на Хаима и Романоза возлагались обязанности исполнителей воли Трокадэро. К утру ждали нотариуса и адвокатов, собирались переоформить собственность Трокадэро на имя его незаконнорожденной дочери.

Я был немного удивлен, не ожидал такой встречи. Они приняли меня как своего, ровню и соратника, который уже доказал, что он настоящий мужик и заслуживает уважения. Что я мог иметь против этого? Потом на черном «Мерседесе» я ехал по пустынным улицам, вспоминал холодные подозрительные взгляды Хаима и не находил покоя, все спрашивал сам себя, в чем же дело?

Водитель был парень лет двадцати пяти в черном пиджаке и белой сорочке.

– Мне очень повезло, – сказал он, – третий год работаю с господином Толиком, необыкновенный человек, очень хорошо платит, хватает мне с родителями, да еще сестре помогаю.

Утром меня разбудил стук, это был Тамаз. Я отодвинул засов и впустил его.

– Как дела?

– Ничего. Хаим появился, – сказал я.

– Знаю, до полуночи здесь сидел на кубике, ждал тебя.

Я вышел во двор умыться, возбужденный, он шел за мной:

– Ну что? Попросил денег?

– Каких денег?

Он разозлился:

– Шесть тысяч долларов, мы же договорились восстановить духан Кития?

– Не договаривались мы, ты что-то путаешь.

– Когда увидишься с ним снова?

– Не знаю.

– Попросишь денег?

– Не думаю.

– Почему?

– А вот это уже не мое дело.

Он покраснел, прищурил косой глаз, не смог ничего сказать, повернулся и ушел.

Я поел и принялся за дело, когда починил первую пару, объявился Цепион Бараташвили:

– Вчера все в округе думали, что теперь всё, ты спасен навеки, как минимум проблем с хлебом насущным у тебя больше не будет, а сегодня что? Опять рвань чинишь? – Он смотрел на меня с презрительным сожалением. – Ты сейчас насилуешь и оскорбляешь мои самые лучшие и нежные мечты.

Он не был пьян, просто хотел болтать, но я не ответил, не поддержал разговора. Больше никто не появился, и он ушел.

В тот день принесли обувь двенадцать человек, работы было по горло, оказалось, что новая сапожная мастерская внизу мне совсем не мешала.

Вечером пьяный Грантик Саркозян, перейдя улицу, крикнул мне:

– Где эта задница? – имея в виду Хаима. Он был на взводе. – Не удостоили меня чести, сукины дети, и я бы выпил стакан-другой нормального питья. Что, нельзя было, да?

Я решил не обращать внимания: «Черт с ним, покричит да уберется».

Он принялся крыть Хаима:

– Чтоб я больше не видел здесь этого распухшего от людской крови капиталиста, а не то прошибу ему голову кирпичом. Он недостоин касаться своей ногой святой земли нашего квартала и дышать этим великим воздухом. – Все повышал голос и развлекал прохожих руганью в наш адрес, ну никак не мог остановиться.

Мое терпение вот-вот собиралось лопнуть, и я подумал, а не намять ли ему бока молотком. Но таких усилий с моей стороны не понадобилось – появился Жорик Момджян и силой утащил его. Зеваки разошлись, и улица опустела.

55