Солнце, луна и хлебное поле

Комната была без окон, слева в углу стояла чугунная печь, на стене висела зажженная керосиновая лампа, возле письменного стола на полу стояли две сумки с продуктами. Справа на железной кровати лежал парень в майке, вены на обеих руках были все исколоты, на губах пена, он был в глубоком кайфе, приоткрытые глаза почти закатились – он ничего не осознавал. На полу валялись пустые ампулы и использованный одноразовый шприц. Там же на стуле рядом с маленьким транзистором лежал пистолет. Транзистор был включен. «Мон амур», – пел какой-то француз. На спинке кровати висел короткий «калашников». Я подошел и снял его, пистолет засунул за пояс и вернулся в коридор.

Осторожно приоткрыл дверь с другой стороны лестничной площадки и заглянул. Окна наполовину были зашторены, но очертания стола и стульев ясно различались, здесь никого не было. Потом я зашел в большую комнату около кухни, там стояли пустые ящики и железные бочки, там тоже никого не было. Я вернулся по и поднялся по деревянной лестнице на второй этаж и обошел четыре пустые комнаты. Наконец вышел на балкон и взглянул на здание психиатрической больницы. Там спала Манушак со своей внучкой. Если б мне не приснился Сурен, я бы тоже мирно проспал до утра в своем стоге, но он приснился – и сейчас я стоял на балконе с «калашниковым» в руках.

Затем я спустился вниз и начал искать вход в подвал. В той комнате, где стояли ящики и железные бочки, на стене возле камина висела пестрая занавеска, я подошел и откинул ее, показался вход в подвал. Спустился по ступеням и очутился в довольно большом помещении. Посередине на железном опорном столбе висела керосиновая лампа. Возле лестницы была угольная печка, она не горела, но была еще теплая и стоял запах гари. Подальше в углу на большой железной кровати лежал седоволосый мужчина. Увидев меня, приподнялся, спустил связанные ноги и сел на кровати, на руках у него были наручники.

– Воды принеси, сука! – крикнул он.

У меня перехватило дыхание, я узнал его, это был Трокадэро.

Я приблизился к нему на три шага и остановился. Вокруг пояса он был обмотан длинной цепью с двумя тяжелыми замками, цепь тянулась по полу и другим концом была припаяна к опорному столбу.

– Я что сказал, воды принеси! – закричал он опять.

Я кивнул: «Сейчас». Бегом поднялся по лестнице, прошел коридор и вошел в комнату, где все так же неподвижно лежал на кровати парень под кайфом, протер автомат носовым платком, чтоб не оставлять отпечатки пальцев, и прислонил к стене за дверью. В ящике письменного стола нашел свернутую капроновую веревку и связку ключей, один из трех ключей был от наручников, помедлил секунду и положил их в карман. Веревкой основательно связал по рукам и ногам парня на кровати и натянул ему на голову бумажный пакет. Взял бутылку пепси-колы и вернулся в подвал.

Трокадэро сидел на кровати, злобно сверкая глазами. Я открыл бутылку и подал ему. Он опустошил ее, бросил и выматерил меня: «Чего уставился, мать твою уродливую…»

Я достал пистолет и перезарядил, пуля, которая была в дуле, выскользнула и упала.

– Трокадэро, как ты, братан? – спросил я.

Он уставился на меня:

– Кто ты, парень?

– Джудэ я, Андроникашвили, сын сапожника Гогии.

Некоторое время он сидел неподвижно, затем как-то странно усмехнулся:

– Да-а? – сказал он и сплюнул.

Я не ответил.

– Как ты нашел меня здесь?

– Шел по их следам, – рукой я показывал на потолок.

– Что у тебя общего с ними?

– Ничего. Просто знаю, кто они такие.

– А что происходит? Как ты тут так свободно разгуливаешь?

– Сторож в отключке под кайфом.

Он кивнул и так на меня посмотрел, что я понял – он прикинул расстояние между нами. Я достал из кармана связку ключей и бросил ему: «Сними наручники и цепь убери». Он уставился на меня, на лице выразилось удивление. Я не хотел убивать его в наручниках и связанного, как собаку.

Он понял это и замер на несколько секунд.

– Спасибо, – сказал он наконец.

– Не за что.

Он не спеша снял наручники с рук, потом – с ног, открыл замки, цепь с грохотом упала и скользнула по полу. Я будто пришел в себя и поневоле отступил на шаг.

Он размял запястья и попросил:

– Может, дашь закурить?

Я положил зажигалку в полупустую пачку и бросил ему.

Он поймал.

– Когда появился?

– Да уж пять месяцев.

– Хаим знает?

– Нет.

Он закурил, был абсолютно спокоен, в нем не ощущалось ни капли страха. Взглянул на свои ботинки.

– Эти ботинки надели на меня эти выродки, и брюки и сорочка не мои, – он брезгливо усмехнулся, – с самого детства я не был так плохо одет.

Тяжелые ботинки на толстой подошве были надеты на голые ноги, он снял их, подвигал пальцами одной ноги, потом другой, он вел себя так, будто сидел на берегу реки и собирался поплавать.

Потом он опять положил зажигалку в пачку сигарет и бросил мне: «Большое спасибо», бросил и прыгнул следом за пачкой. Завис в воздухе, коснулся пальцами дула пистолета, но схватить не смог, самой малости не хватило. Я отскочил назад, и он грохнулся на пол. Это был уже не тот Трокадэро, который на одной руке подтягивался тридцать три раза и мог перепрыгнуть через мчавшуюся легковушку.