Солнце на антресолях

«Привет, Саша! – написал дядя, который, видимо, все это время смотрел мою страницу. – Я не знал, что у меня такая замечательная племянница. Sport… Groß… Да, я не очень хорошо себя чувствую в последнее время. But never mind. Alles ist gut. Kaikki menee ohi, tyttӧni».

Я увидела, как мама рванулась переводить дядины слова.

– Мам… – У меня уже в руках было яблоко и нож, я начала чистить кожуру. – Напиши ему от меня: «Дядь, давай по-русски, у меня с языками плохо».

– А у тебя разве плохо с языками? – удивилась мама. – Не переводится что-то…

– Потому что на трех разных языках, ты не видишь разве? – засмеялась я. – Он издевается! Он же антисоветчик!

– Сашенька, – мама укоризненно покачала головой. – Кто старое помянет… Что теперь говорить! Он старый больной человек… Он старше папы был. То есть… Не был, а есть… – Мама быстро взглянула на полочку под самым потолком, куда мы поставили фотографии родных, когда переехали – все думали, вот купим какой-то сервант – старый развалился при переезде. Да так и не купили, привыкли.

– Хорошо. Перевожу. «Не переживай» – это по-английски. «Все хорошо» – это по-немецки. Последняя фраза у тебя уже перевелась с финского, видишь – «все пройдет, моя девочка»…

Мамины глаза увлажнились.

– Господи… Я так и знала!.. Все пройдет… Значит, что-то не то с ним… Что-то плохое…

Я махнула рукой. Что за человек!

– Так, и что нам теперь делать? – Мама все вглядывалась в эти строчки, как будто надеялась прочитать там что-то еще.

– Я лично ничего не буду делать, мам. У него там какая-то налаженная жизнь. Если очень нужна помощь, скажет. Я думаю, в Финляндии все в полном порядке. Государственный социализм, причем давно. Помощь старикам оказывают. Нас там не ждали.

– Не скажи… – покачала головой мама. – Если человек после стольких лет молчания проявился…

– Да где он проявился, мам! Тебе случайно вышла в ленте его фотография!..

– Не случайно… – прошептала мама. – Такое случайно не бывает… Ты же знаешь…

– Ага… Виртуальная мистика…

Мама тем временем сфотографировала меня, себя, Робеспьера, полочку под потолком, где стоят мои и ее детские фотографии и фотографии ее погибших родителей, и, ничего не говоря, послала это дяде Коле.

– Мам, ну ты даешь, – развела я руками. – Ты вообще знаешь – кто он, что он, чем он занимался в последние пятнадцать лет? Может, он преступник… Или…

– Сашенька, ты иногда напоминаешь мне японского робота. В тебе есть всё, кроме души, – тихо ответила мне мама.

Если бы я была такой чувствительной, как она, я бы сегодня раз семь принималась плакать. И сейчас бы заплакала от маминых несправедливых слов. Но я лишь порезала палец и сделала страшное лицо Робеспьеру, он в ответ посмотрел на меня долгим взглядом, потом отвернулся и два раза пренебрежительно стукнул хвостом по мягкому стулу, на который недавно перебрался с холодного подоконника.

– Я не популярна в этом доме, – засмеялась я. – Зато я умею готовить яблочные пироги из наших беспородных яблок-паданок. Дешевый, экономичный и остроумный робот. Продай меня японцам как опытный образец.

Мама только отмахнулась. Она вернулась к своему компьютеру и, как я подозреваю, начала снова переписываться с дядей Колей от своего лица. Это ведь ее дядя, единственный живой родственник, который у мамы есть, кроме меня. Имеет право. Я вот папу же терплю. И вовсе не за то, что он меня кормит до восемнадцати лет. Я и дальше буду его терпеть, несмотря на то что он диссидент, анархист, либерал и не очень меня любит.

В дверь затрезвонили. Именно не позвонили, а стали нажимать на кнопку нашего мелодичного звонка так нервно, что мама подскочила на своем стуле, я еще раз саданула по пальцу острейшим ножом, который сама же и наточила вчера, а Робеспьер издал легкий негодующий звук.

– Был бы ты собакой… – начала я обычную свою присказку, – ты бы залаял, и они бы уже так не трезвонили.

– Это Сережа… – прошептала мама. – Ты ведь с ним поссорилась…

– Мам, папа теперь недели две не то что не придет, а даже и не позвонит, – сказала я, подставляя под холодную воду сильно кровоточащий палец. – Нет, это… – Я не успела сострить, потому что с ужасом услышала невозможно знакомый лай. Глупый, отчаянный, двойной лай – хриплый и звонкий, два голоса, перебивающие друг друга.

– В смысле?!. – Я быстро вытерла руки и побежала к двери.

Робеспьер спрыгнул со стула и потрусил за мной, как самый простецкий кот.

Я посмотрела в глазок, уверенная, что увижу Нелли Егоровну, растерзанную, зареванную, в каком-нибудь накинутом ярком палантине – она никогда не забывает одеваться, как светская дама на отдыхе на Гавайях. Не увидела. Спряталась, что ли, она?