Солнце на антресолях

Я распахнула дверь. Бешеный лай на мгновение стих – тупые моськи (а это, разумеется, были они!) разом замолчали, оценили ситуацию, увидели Робеспьера, который зашипел, отступил, рассердился сам на себя, пошел на них с громким молодецким мяуканьем… Что тут началось! Дико завизжала Алисонька и стала прыгать на месте, ловко отталкиваясь от пола всеми четырьмя лапами. Взвыл и хрипло залаял Веня, кепи, прикрепленное на бок головы заколками, тут же съехало ему на один глаз, он отчаянно крутил головой, пытаясь кепи сбросить, а оно только все больше закрывало ему глаза.

Я-то не выла, не кричала и не пыталась их разнять – а Робеспьер и правда отважно пошел на мосек, шипя, подняв всю свою роскошную шерсть полукровки полусибиряка-полуперса. Я с ужасом смотрела на два предмета, которые скромно стояли в сторонке у моей двери. Нелли Егоровны не было, она не спряталась, она просто убежала. Зато оставила… два чемодана. Ярко-зеленый и ярко-красный. Один – с бантиком, другой – с какими-то блестящими висюльками. На чемодане лежала записка: «Ты их спасешь!» Вот именно так. И все, больше ни одного слова. Я же не зря собираюсь учиться в Академии разведчиков. Я все поняла – Нелли Егоровна отдала мне тупых мосек, потому что от нее из-за них ушел муж. Или сделал вид, что ушел, чтобы она от них избавилась. И она – избавилась.

Недолго думая, я загнала обратно Робеспьера и закрыла дверь. Моськи немного еще полаяли по инерции, потом замолчали. Кто-то из них заскулил. Я прикрыла вторую дверь – у нас она двойная, так построили дом, и слышно почти не было.

– А где же собаки? – в наступившей тишине спокойно спросила мама.

– Какие собаки, мама?

– Которые лаяли за дверью. – Мама улыбалась.

– Собаки… Ушли. Испугались Робеспьера.

– Нет, так не пойдет, Сашенька. Тебя попросили помочь.

– В смысле?! Мама, ты о чем?

Мама, продолжая улыбаться, загнала Робеспьера в ванную и направилась ко входной двери.

– Сашенька, отойди, пожалуйста. Мне только что звонила Нелли Егоровна. У нее горе.

– Какое горе, мама?! – Я в отчаянии загораживала собой дверь. Я все уже поняла. Вот какая хитрая тетка! Хитрая и подлая! Как она все про мою маму успела понять!

– У нее… Ну там всякое, взрослое… Зачем тебе это, Сашенька? Отходи от двери, детка.

О-о-о, когда мама называет меня «деткой»… Это последняя стадия ее гнева. А когда гневается человек, который в принципе не умеет ни ругаться, ни сердиться, это страшно. За него страшно.

– Робеспьера пожалей! – Я в отчаянии нашла последний аргумент.

– У тебя же с ним хорошие отношения, вот ты ему и объясни, – мило улыбаясь, сказала мама.

– Мама, Робеспьер – не человек. У меня нет с ним никаких отношений. Не сходи с ума. Я тебе сегодня, кажется, уже говорила.

Я видела, как капельки пота выступили на ее лбу. Думаю, мама не столько переживала из-за дяди Коли – ведь даже непонятно, что с ним, все так туманно, не столько жалела собак и плохо знакомую ей Нелли Егоровну, как она невероятно страдала из-за моей черствости, которую сама же и придумала. Но я знаю, так бывает – человек сам придумывает себе какую-то химеру, растит ее, вскармливает и страдает из-за нее. Иногда она разрастается так, что выдернуть ее из души бесследно и безболезненно уже не получается. Человек привыкает жить со своими страхами или страданиями. Живет, борясь с ними – читает полезную литературу, ходит в специальные кружки или к психологам, разговаривает с людьми только об этом, или, наоборот, никому об этом не говорит, и у него всегда есть своя «закрытая тема», которая заслоняет ему весь мир. Мамина химера – моя черствость.

Или… это – моя химера? И я совсем ничего не понимаю. А мама, прожившая в три раза больше меня на земле, – понимает? А я – глупый, самонадеянный подросток, который надо всеми смеется и никого по-настоящему не любит?

Сникнув, я отошла от двери. Мама решительно отперла дверь. Я оглянулась. Алисонька лежала, положив на лапы свою всклокоченную голову (вся утренняя прическа растрепалась), Веня сидел и мелко дрожал. Увидев маму, он начал подтявкивать, но неуверенно. Мама хлебосольно и доброжелательно предложила моськам войти.

– Заходите, пожалуйста! – широко улыбаясь, сказала она. – Ну, что же вы, гости дорогие, за дверью сидите?

– Мам! – Я все-таки решила вмешаться. – Они тупые. Они не понимают. Если ты хочешь, чтобы они вошли, пни их слегка.

Увидев, как задрожали мамины губы – от моей грубости, – я добавила:

– Или на ручки их возьми. И занеси по одному. Учти – вот тот, что в штанах, любит кусать за руки у локтя. У него такой фирменный укус. Ужасно долго не заживает. Что делать с котом Робеспьером? Куда его запереть?

Мама, почувствовав мой необычный тон, пристально посмотрела на меня и кивнула на мою комнату:

– Вон туда.

Я услышала, как звонит телефон и Сири сдержанно говорит (как она умудряется говорить разными голосами, то ехидно, то совершенно официально?): «Белая обезьяна со сложенными лапами…»

– Да, папа…