Солнце на антресолях

Я повела носом и поежилась, оглядываясь. В квартире было: а) очень холодно, б) темно, в) откуда-то невыносимо тянуло острым, кислым запахом вываренных почек. Этот запах нельзя спутать ни с чем. У нас на площадке живет одна дама, которая кормит кота и сама ест с утра до вечера вареные потроха. Сердце, почки, печень… Она считает, что поедание чужих внутренностей может удлинить твою собственную жизнь. Как-то однажды она долго объясняла это маме, которая не выносит внутренностей, никогда не готовит их, но даму слушала из вежливости, а я – из любопытства. Так вот от запаха вареных почек можно повеситься или повесить того, кто их постоянно варит. Но наш второй сосед нашел хороший выход – он нашел на помойке снятую дверь (кто-то из буржуйского подъезда Нелли Егоровны снял ее и поменял на другую, получше) и поставил нашей соседке дополнительную металлическую дверь за свой счет. И запах стал гораздо меньше.

На коричневой двери сын соседа нарисовал белой краской большой череп с костями и неопределенное животное, висящее вниз головой, и к нам на площадку стали ходить мальчишки фотографироваться около этой двери. Соседка кричала, замазала чем-то череп, но он проступил сквозь новую краску, стало еще оригинальнее и страшнее. Тринадцатилетний сын соседа пробовал брать деньги за фотографию с черепом, но ему только настучали по ушам какие-то девчонки, притащившиеся вместе со своими парнями и пустившие потом дурную славу об этом рисунке – кто с ним сфотографируется, того потом всю неделю тошнит, даже если ты не беременная. А кого тошнит, тот, значит, вступил в связь с какой-то потусторонней силой через этот череп… Понятно, что месяца два на нашей площадке был абсолютный аншлаг – все старшие школьники нашей большой школы по очереди пробовали сняться рядом с черепом и потом ждали – стошнит или не стошнит…

У дяди Коли запах был острый, но смешан еще с чем-то, напоминающим сладковатые травы, которые используют в кальяне. Этот запах я тоже знаю очень хорошо, потому что кальян курят многие мои одноклассники и от них часто так пахнет.

Я натянула высокий ворот свитера на нос. Если бы не мама, я бы и секунды не смогла здесь пробыть. Мама сдернула мой ворот с носа.

– Нормально себя веди! – шикнула она.

Дядя Коля тем временем открыл еще одну дверь, рукой поманил нас, не оборачиваясь, и мы, поднявшись за ним по трем ступенькам, оказались в небольшой круглой комнатке с окнами по всем стенам. В комнатке стоял старый светлый стол, табурет и низкая кровать с металлическими ножками. Когда дядя Коля, охая, опустился на эту кровать, она громко скрипнула и сильно просела, и я увидела, что это раскладушка.

Мама присела на табурет, а я осталась стоять, потому что больше сесть было не на что.

– Вот как живет человек, который всю свою жизнь боролся за правду! – сказал дядя Коля на чистом русском языке, безо всякого акцента. И заплакал.

Я к этому времени уже успокоилась. Дядя Коля ходил на своих ногах, это раз. То есть не лежал, ходил довольно уверенно. Жил он не в подвале, не в ночлежке и не в углу – а я знаю целую семью в Москве, которая снимает даже не комнату, а угол, они приехали из разгромленной части Украины и им деваться некуда, один человек работает, а остальные четверо – дети, больная мать и жена спят в углу. В других углах живет еще какая-то семья, большая и нерусская.

А у дяди Коли – и прихожая есть, и круглая комнатка! Я догадалась, что это как раз та самая башенка, по которой мы узнали дом. Я посмотрела в Интернете, как выглядит улица, еще в Москве, номер дома он написал, сначала делал вид, что не понимает вопроса, но я четко его спросила на трех языках – английском, русском и финском: «Какой номер дома?» (С помощью электронного переводчика сделать это не сложно, переводи хоть на хинди.) И ему пришлось ответить.

– Хотел… повидаться… перед… – дядя Коля начал говорить и отвернулся.

Мама заплакала. Я подошла поближе к дяде Коле, хотела сесть к нему на раскладушку, но меня остановил неприятный запах. Трудно жить, когда ты чувствуешь все абсолютно запахи – плохо стиранного белья, нездорового тела, пыли, кусочка сыра, сиротливо лежащего рядом с раскладушкой…

Дядя Коля как-то подозрительно замолчал. Не думает же он, что мы приехали за столько километров, чтобы он просто посмотрел на нас!

– Сашенька! – всплеснула руками мама. – А как же подарки! Доставай подарки!

Мне пришлось достать из сумки тульский пряник, тяжеленную баночку прекрасного меда с рынка и остатки наших пирожков с картошкой и капустой. Почти все пирожки у нас съели соседи по купе. Мама стала угощать двух финнов средних лет, с которыми мы ехали в купе – ужасная вещь, надо сказать, спать в запертом помещении с двумя незнакомыми людьми, я предпочитаю плацкартный вагон, если уж нет возможности ездить вдвоем. Перед сном никто ничего не ел, финны пили какие-то подозрительные синтетические напитки из разноцветных баночек, а на завтрак мама достала пирожки, предложила соседям. Те переглянулись, залопотали что-то на своем, по-английски сказали лишь «Сэнькс» и съели добрую половину маминых пирожков.