Солнце на дороге

Баня вид имела закопченный, обветшалый и даже какой-то заброшенный.

Антошин вздохнул:

— Неприятная она какая-то…

— Так ведь баня, — объяснил Малко. — Ее ж не зря вдали от дома ставят.

А старик добавил:

— Место, в котором грязь смывают, красивым быть не может. Видать, далеко твоя заоблачная страна, если ты таких простых вещей не понимаешь.

Стан открыл скрипучую дверь и первым прошел за грязный порог.

Малко придержал полковника за локоть, прошептал в самое ухо:

— Ты, Инородец, только не бойся ничего. Главное, ничего не бойся!

Антошин расхохотался:

— А чего бояться? Это баня, а не поле боя. Мы ж сюда мыться пришли…

Малко ничего не ответил, вошел в предбанник.

Старик снял рубаху, остался в белых тонких штанах. Тело у него было молодое, мускулистое, сильное. Только седые волосы на груди да шрамы указывали на то, что человек этот немало повидал на своем веку.

Сняли свои рубахи Малко и Антошин.

— Пошли, что ли? — сказал Стан и распахнул дверь парилки.

Густой белый пар весело набросился на них, словно обрадовавшись приходу гостей.

— На полку ложись, я тебя попарю, — почти приказал старик Антошину.

Полковник лег на скользкий, почерневший от времени поло́к.

Стан взял березовый веник и начал сначала поглаживать, а потом стегать им полковника. Стегал все сильней и яростней.

Антошин любил парную. Но так его не стегали никогда.

«Что ты делаешь? — хотелось ему крикнуть. — Ты с ума сошел? За что ты меня так?»

Однако боль быстро отступила, и всепоглощающая лень уже оккупировала все его тело, поглотив и мысли, и чувства, и волнения. То была удивительная, волшебная лень, дарующая не беспомощность, а негу, счастливое ощущение того, что жизнь движется правильно, то есть стоит на месте, и это самое лучшее, что сейчас может сделать жизнь.

Жизнь должна просто длить эти минуты неги, потому что таких прекрасных мгновений больше не будет никогда.

Малко плеснул на камни воды. Еще и еще раз.

Горячий влажный пар обволакивал тело, словно отделяя Антошина ото всего того, что сейчас казалось нелепым, бессмысленным и пустым.

Антошин понял: никогда в жизни он не знал, как бывает по-настоящему хорошо. По-настоящему хорошо было теперь.

— Пошли, — обратился Стан к Малко. — Огонь, вода… Всё в порядке. — Он плеснул воды на камни, камни фыркнули, выдавая новую порцию пара. — Пойдем…

Антошин хотел спросить: «А как же я?..» — но изо рта вырвалось только неясное бульканье.

Стан, словно услышав мысли полковника, усмехнулся:

— Тебе Банная Бабушка поможет, если что!

Это еще кто?

— Банная Бабушка, — зачем-то повторил Малко.

Антошин подумал: «Стан и Малко — сообщники, они что-то задумали против меня».

Эта мысль, тревожная по сути, не хотела думаться. Потому что она была из другой, нехорошей жизни. Хорошее было здесь. Его было много — хорошего, ленивого, теплого.

Какие могут быть тревоги?

Дышать становилось все тяжелее, но расставаться с этим всепоглощающим «хорошо» было невозможно.

Антошин, понятно, не мог видеть, как вышли в предбанник Малко и Стан, как ударили друг друга по рукам, как подперли дверь палками, чтобы ее нельзя было отворить изнутри.

Потом чокнулись деревянными чашками, специально прихваченными из дома, выпили и остались в предбаннике — ждать.

Бабушка действительно появилась. Из ниоткуда. Антошин не мог не услышать скрипа двери. Но не услышал. Может, уснул?

Не важно.

Вдруг возникла в густом пару старушка — аккуратная такая, седая, на вид добрая. Ее старческие близорукие глаза смотрели на мир с любопытством.

— Ты откуда, бабка? — еле шевеля губами, спросил Антошин.

Старуха удивилась:

— Как — откуда? Я тут живу завсегда. Меня так и называют — Банная Бабушка. А как же… Баня — страшное место! Нечистое. Бог тут не живет. И никогда жить не будет. Сюда и кикиморы заходят, черти заглядывают, лешие… Должен же в грязном месте хотя бы кто-то чистым оставаться? Кому быть? Сам разумей. Банная Девушка? Неловко. Банный Парень? Опять неловко, только уже с другой стороны. Вот бабушку и определили, чтоб без срама. Я тут за порядком завсегда и слежу…

С трудом ворочая языком, Антошин буркнул:

— Разумно тут у вас все устроено. Это я давно заметил. Только хочешь-то ты чего, Банная Бабушка?

Старушка по-хозяйски прошлась по бане, заглянула во все углы, словно искала кого.

Потом подошла к печке, вздохнула:

— Хочу, чтоб ты жил…

— Чего такое? — не понял Антошин.

— Пар-то, гляди, какой сильный… Такой пар и задушить может… Угоришь ты, того гляди.

Бабушка подошла к Антошину, погладила его по голове и проскрипела ласково:

— Спасать тебя надо, милок.

Полковник усмехнулся сквозь дремоту:

— Меня?

Бабушка гладила его по голове. Ощущение было приятное, ласковое, доброе. Как в детстве.

— Меня? — повторил Антошин.

Ему никто не ответил.

Он открыл глаза. Банной Бабушки не было. Она исчезла так же внезапно, как появилась.

«Спасибо таинственной бабке, а то ведь и вправду умру в этой духоте — угорю».

Антошин с трудом спустил ноги с полка́. Голова кружилась. Волшебное «хорошо» быстро исчезало, и на смену ему приходило привычное «плохо».

Встал, пошел к двери.

Ткнулся в нее.

Дверь не открывалась.

Тогда потянул горячую ручку на себя.