Солнце сияло

Мы сели на свободную скамью, и я спросил Стаса, избегая смотреть на него:

- Объясни мне, очень тебя прошу, кто они такие, эти казаки?

- Кто-кто, - сказал Стас. - Помогают Феде. Видел же сам. Как на такую стрелку без людей.

- Платит им за это, да?

- Ну что. Отстегивает, конечно. Приходится.

- Нет, ну а почему казаки? Какие они казаки? Откуда у нас вдруг казаки взялись?

- А, ты об этом! - Стас хохотнул. - Ну, хотят так называться, так что ж.

- А может, они тоже бандиты? Может, казаки или бандиты - без разницы?

- Это ты брось! - В голосе Стаса прозвучало нечто вроде угрозы. Он словно бы сказал мне: будешь настаивать на таком утверждении - я тебе враг. - Нашел братков. Братки какие, видел? Между прочим, в таких же куртках, как у тебя.

- Ты давай скажи еще, из-за куртки меня и позвал, - проговорил я с иронией. - Казаки в камуфляже - кого испугаешь, а от моего пуховика сразу должны были в штаны наложить!

- Позвал и позвал. Чего ты. Объяснял, почему позвал. Федя просил.

- А может, мне Федя деньги должен? Как казакам. Что же, им - бабки, а я - за так.

- По дружбе, Сань, по дружбе, - забормотал Стас. - Это ты для меня. Спасибо тебе. Федя просил... Так Феде было нужно. Так по его раскладу требовалось.

Не произнеси Стас этого слова - расклад, - меня бы не осенило. Ну, может быть, как-нибудь, когда-нибудь, рано или поздно, но не в тот миг. Однако он произнес "расклад" - и словно некая дверца раскрылась у меня в мозгу, и мне все стало ясно.

- Стас! - сказал я. - А ведь ты знал, зачем я был нужен Феде.

- Что я такое знал? Не понимаю тебя. Что ты имеешь в виду? - снова забормотал Стас. - Нужен и нужен, что еще?

- Нет, именно я. В пристяжку к казакам. Много ли от меня толку?

- Не понимаю тебя. Что ты такое, о чем ты... - бормотал Стас, и это бормотание выдавало его почище прямого признания. Оно было похоже на предательскую дырку в носке. О которой обладателю ее прекрасно известно, нужно прилюдно снимать ботинки, нельзя не снять, и все, что можно предпринять, - это лишь оттянуть мгновение позора.

Подойди, обернувшись, поманил меня Федя гребущим движением руки. Я нужен был ему как громоотвод. Чтобы бугаю было на ком разрядиться. Казаки, те на эту роль не годились, подставь он так кого из казаков, это обошлось бы ему слишком дорого (для кармана, наверное, прежде всего), а из меня громоотвод был самое то. Еще и бесплатный.

- Ведь ты меня продал, Стас, - сказал я, сам еще не до конца веря в то, что говорю. Поняв - и еще не веря. - По дешевке продал, как хлам. Как утильсырье.

- Что ты несешь, на хрен! - Глаза у Стаса вылезли из орбит, цвет бывшего советского флага залил его по уши, и орал он - голос у него исходил из самой утробной глуби. - Досталось тебе - ну так хрена ль! Любому могло! Это тебе стрелка, это тебе не в карауле с автоматом пастись!

Задним числом, когда заново и заново прокручиваешь в памяти ситуацию, которая мозжит в тебе тяжелым недовольством собой, прекрасно видишь, что мог вести себя совсем по-иному - так что не пришлось бы после стыдиться своего поведения. А тогда меня во мгновение ока снесло со всех тормозов, и в ответ на утробный рев Стаса я издал такой же. И чего я ему не орал! Каких только слов из меня не вываливалось!

Из туннеля вырвался грохот подкатывающего к станции поезда, накрыл нас, - мы все блажили, обдирая горло до петушиного фальцета. И обессиленно смолкли одновременно с последними звуками наждачно прошипевшей пневматики, распахнувшей двери вагонов, - будто упершись в наставшую тишину, как в стену.

Молчание наше длилось несколько сотен лет.

Поезд на платформе снова прошипел пневматикой, створки дверей, сошедшись одна с другой, громко всхлопнули, и Стас, словно обрушенная тишина и в самом деле служила неким препятствием выяснению наших отношений, прервал молчание:

- Пошел тогда к матери, чтоб я тебя рядом с собой не видел! Вали с хаты, живи где хочешь! Исчезни!

- Не твой дом - выставлять меня! - ответил ему я.

- А что, твой?! - вопросил Стас. - Вали, и чтоб я тебя больше не видел!

Здесь мне уже достало сил и ума не ответить ему. Я встал со скамейки и пошел на платформу.

- Вали! - проговорил я вслух, глядя вслед поезду, но это было сказано совсем не в его адрес.

Так на станции метро, среди людского кипящего водоворота, мы разъехались с моим армейским другом в противоположные стороны, чтобы никогда уже больше не пересечься. Я полагал, проживя в казарменном улье вместе два года и ни разу не подав друг другу самого малого повода для раздора, мы теперь друзья до смертного одра. Вот тебе, оказалось, до какого смертного одра: едва разменяв первые послеармейские полгода.

Глава седьмая

Я притащил себя в Первую глазную больницу на задах Тверской улицы, неподалеку от площади Маяковского на четвертый день после стрелки. Когда перед глазами, не раздергиваясь, висела серая занавесь. Еще день-другой, порадовали меня, припаяв сетчатку на место лазером, и серая занавесь безвозвратно сменилась бы черной.