Солнце сияло

- С Горбачевым интервью делать? - принимая от меня идеально, по всем правилам оформленную заявку с "подписью" Терентьева, произнесла грозная хозяйка технического хазяйства канала, женщина лет сорока, большая, мясистая, - более, впрочем, грозная видом, чем в действительности. - Давно пора ему эфир дать. А то уж кто только языком не промолотил, а его все нигде.

О запрете, наложенном на появление в эфире последнего главы СССР, было ей неизвестно. Не по ее функциям было знать об этом. Она должна была принять мою идеально оформленную заявку - и она ее приняла.

Горбачев откликнулся на мою просьбу об интервью мгновенно. В два часа дня я позвонил его помощнику, а в два тридцать помощник уже звонил мне с предложением времени и места встречи. Времени я не помню, а место было вполне естественное - здание горбачевского фонда на Ленинградском шоссе. Вернее, не здание, а офис в этом здании, потому как само здание у Горбачева, скинутое ему было с барского плеча новой властью, было к тому времени за критику этой власти уже отобрано.

Я собирался записать минут сорок пять - пятьдесят беседы, чтобы потом выклеить для эфира минут пятнадцать-двадцать, но Горбачев говорил часа два оператор, делая мне безумные глаза, только менял кассеты. За все эти два часа я едва сумел задать десяток вопросов - Горбачеву они были нужны, как бензину для горения солярка. Не задай я ни одного вопроса, он бы и так говорил два часа не останавливаясь. Он сидел в черном кожаном кресле необъятных форм, сиденьем и спинкой у кресла служили необыкновенно пружинистые подушки, говоря, Горбачев энергично жестикулировал, подавался ко мне, и подушка-сиденье постоянно так и подкидывала его: вверх-вниз, вверх-вниз. Потом мне было трудно монтировать: он все время скакал в кадре, как мячик, и на какие-то его существенные слова, которые, я полагал, нельзя выбросить, мне приходилось подставлять в кадр то его руки, то интерьер комнаты, где он давал интервью.

- Понимаете, Саша... - говорил Горбачев, обращаясь ко мне так, словно мы были давно и хорошо с ним знакомы, почему он и решил доверить моей персоне самые свои сокровенные мысли. - Видите ли, Саша...

Он так изголодался по возможности публичного высказывания, что из него било, как из неукротимого исландского гейзера. Впрочем, почему гейзера. Это было вулканическое извержение - столб огня, поток лавы, раскаленные каменные бомбы.

Если я не упомяну о том, что мне было лестно сидеть напротив него, видеть его так близко - рядом! - разговаривать с ним и слышать его обращение ко мне: "Саша!" - картина того интервью будет неполной и искаженной. Мне было ужасно лестно, жутко лестно. Я буквально плавился от тщеславного счастья. Кто бы и что сейчас ни говорил, но я считаю и, четвертуйте меня, с того не сойду: следующее историческое лицо двадцатого века в России по крупности за Сталиным - это Горбачев.

У Конёва, когда я дал ему кассету с отмонтированным интервью и сказал, что это, маленькие его кабаньи глазки, которым, казалось, невозможно стать большими, сделались как два блюдца:

- Как это? Вот сенсация так сенсация! Как ты сумел?

Он имел в виду, как я сумел выбить согласие Терентьева на интервью.

Но я не мог не открыть ему правды. Я не имел никакого права подставлять его. Я сумел получить бригаду и взял интервью, а ответственность за эфир нес все же он.

- Да хмырь советского периода и понятия не имеет, - сказал я.

- Как? - изумился Конёв.

Я все рассказал ему. Конёв, слушая меня, хохотал и бил руками по ляжкам.

- Ты дал! Ты врезал! Катанул его! - приговаривал он. - Прямо за хмыря сейчас можешь расписываться?!

- Комар носа не подточит, - не удержался я от похвальбы.

- А что, не подточит. Вполне можно давать в эфир. - Конёва разобрало, он завелся. - Подпись его есть, все путем. Я что, я получил - мое дело крутануть на всю отчизну. А он потом пусть с нами разбирается. Задним-то числом, что!

- Да, а что задним-то числом, - радостно вторил я Конёву. Мне казалось, главное - чтобы прошло в эфир, а там уже все станет несущественно, дело сделано - и взятки гладки. - Задним числом - это задним числом.

Однако, отхохотавшись, отстучавшись по ляжкам, Конёв пошел на попятный:

- Но вот что, знаешь, по зрелому размышлению. Сразу полностью, все двадцать минут давать нельзя. До конца докрутить не дадут, оборвут на полуслове. Давай так: завтра я ночные новости веду, дадим одну минуту. Минута пройдет - никто и ахнуть не успеет. Коробочка распечатана - делать нечего, там и все интервью прохиляет.

Я поуговаривал его еще и согласился. У меня не имелось другого варианта, кроме Конёва.

Я отмонтировал одну минуту, с первой секунды до последней состоявшую только из "говорящей головы" Горбачева, и отдал Конёву. От Горбачева мне уже названивали. Когда? - трепетал помощник. За его голосом я слышал интонацию самого героя моего интервью. Я теперь очень хорошо чувствовал его интонации.

- Одну минуту? - изумился Горбачев голосом своего помощника, когда наконец я смог ответить - когда.