Солнце сияло

– О! У нас гости! – ошеломленно произнесла Ирина сестра, пройдя на свет к кухне и замирая на пороге.

Точно, гости, молча подтвердил я кивком головы от холодильника. И развел руками:

– Пардон, что не во фраке. Вы так неожиданно. Александр.

– Я неожиданно?! – не представляясь мне в ответ, воскликнула она. – Я к себе домой! По-моему, это кто-то другой неожиданно!

– Да вот, не спится, – сказал я. – Ищу, чего бы пожевать.

– Ну и ищи дальше, – ответствовала Ирина сестра. – Я себе буду кофе варить. Кофе могу предложить.

Понятное дело, кофе входил в противоречие с моими планами касательно инсулина, но отказываться от предложения, будучи в некотором роде все-таки действительно гостем, было бы, подумалось мне, не слишком красиво. Я перекроил планы, и кофеварочная зверюга выхрипела порцию горькой бодрости и на меня.

– Так это ты тот самый, который к ней в буфете подкатил? – продолжила между тем разговор Ирина сестра.

– Наверное, – сказал я. – В буфете было дело.

– Ну, ты ее потом прессовал! Очень ее хотелось, да?

– Не без того.

– Добился своего, да? Получил, что хотел?

Я усмехнулся и, поднеся чашку с кофе к губам, занял им рот. Надо сказать, она меня смущала. Не столько своей осведомленностью о наших отношениях с ее сестрой в продолжение этих двух недель, сколько тем, с какой прямотой о них говорила. Никак я не был готов к такой обнаженной распахнутости. С нею, во всяком случае.

– Люблю, когда мужчины хотят, – не дождавшись от меня ответа, проговорила она. – Когда мужчина хочет. о, потом получается самый смак, пальчики оближешь. А почему мужчины бывают иногда, как вяленые, скажи?

Я почувствовал, что начинаю злиться. Конечно, она угощала мою особу кофе, да еще таким оглушительным. Но это не могло быть основанием к принуждению меня заняться вместе с ней словесным стриптизом. Кто я ей был, чтобы так обнажаться передо мной? Или мужчина, спавший с ее сестрой, был для нее чем-то вроде помойки, которую грех не использовать по назначению, вывалив на нее весь накопившийся в себе мусор?

– Что, – сказал я, – облом? Там, где была. Не получила, чего хотела?

Она вся внутренне замерла. Я это въявь ощутил по ее переставшему играть оттопыренному мизинцу. Глаза у нее сузились. И в это мгновение она мне напомнила Иру. Когда я впервые увидел Иру в буфете Стакана: стояла, невидяще глядя перед собой, негодуя на неизбежность бессмысленной траты времени в очереди, одна рука ее была покойно и смиренно опущена вдоль бедра, другой она держала ее за локоть, и эта трогательная кротость позы ослепляюще диссонировала с выражением ее лица. Они были сестры, несомненно.

Потом мизинец снова пришел в движение.

– Ты только не думай, что ты для нее что-то значишь, – выдала мне Ирина сестра. – Не воображай себе много. Не обольщайся. У нее таких – вагон и маленькая тележка. Это не имеет никакого значения, что она дала тебе. Хотела дать – и дала. Сколько дала – столько и получила. Хорошо дала? – неожиданно сломав интонацию, спросила она.

Если бы она не была Ириной сестрой, если бы я не сидел в их доме – в чужом халате, чужих тапках, поглощая кофе из чужой чашки, – я бы безо всяких усилий послал ее так далеко, как она того заслуживала. Но в том положении, в котором находился, я не чувствовал себя вправе посылать ее куда бы то ни было.

– А ты мне тоже дай, я сравню, – только и сказал я. Глаза у нее вновь сузились.

– А хочешь, да? – спросила она.

– Жажду.

– А силенок хватит?

– Смотри, чтобы тебя хватило.

Мизинец ее встрепетал, и рука, которой Ирина сестра поддерживала чашку за ободок донца, отделилась от него. Она поднялась со своего места и, не отрывая от меня взгляда, двинулась вокруг стола ко мне. Глаза ее были все так же сужены, но теперь в них стояло совсем иное выражение, чем минуту назад, никакого негодования – это уж точно.

И все же во мне не было полного понимания ее намерений, пока ее свободная от чашки рука не скользнула стремительно ко мне под халат, – и я ощутил своего беззащитного соловья, прощелкавшего и просвиставшего всю ночь, в плотном и тесном обхвате ее пальцев.

– А что же она, не все у тебя взяла? – оседая голосом, проговорила Ирина сестра. – Оставила, да? Что же она так?

Мы были с нею глаза в глаза, прожигая друг друга взглядами, словно стремясь прожечь насквозь, ее суженные зрачки как бы плавились от нестерпимого жара.

О, как я, противу того, что сказал, хотел, чтобы во мне ничего не осталось. Чтобы я не смог ответить на ее вопрошение. Чтобы во мне ничего не отозвалось на него. Но вместо этого мой соловей стремительно набирал высоту, возгонял себя выше и выше к солнцу, в слепящее раскаленное сияние.

Кто бы на моем месте сумел отказать женщине, которая горит вожделением, пусть оно и разожжено не тобой? Я обнаружил, что моя рука уже мнет ее ягодицу.

– Пойдем, – позвала она, вслепую ставя чашку с кофе на стол.

И повлекла меня с кухни, ведя за собой, словно на поводу.

В этой квартире было достаточно комнат, чтобы материализовать действием глагол «спать» в любых смыслах, не мешая друг другу.