Солнце Торбуса

 — Меркус, ты верховный жрец. Ты принимаешь окончательное решение в суде инквизиторов. Спаси мою дочь! Я озолочу тебя, ты будешь купаться в золоте! Я построю три новых храма во имя Демогоргона, а Амалию отдам ему в жрицы! Только пусть живет! — Массивное тело Зария с грохотом опустилось на колени перед стариком, в то время как его голубые зрачки с мольбой впились в серое морщинистое лицо главного инквизитора.

 — В данном случае я бессилен, Зарий! Мне льстит твое желание восславить имя Демогоргона, но по закону в случае, когда обвиняемый задержан в группе лиц, его судьбу решает суд присяжных-инквизиторов. Приговор тебе известен и обжалованию не подлежит. Смирись.  Там, под покрывалом пламени и пепла, твоя дочь очистит душу и попадет в объятия самого Князя Мира Сего! Воспринимай это как дар! Мне больше нечего тебе сказать.

Старик начал медленно пятиться назад, шаркая деревянными сандалиями и шелестя подолом балахона, пока его сгорбившаяся в поклоне спина не уперлась во входную дверь.

Зарий, по-прежнему стоявший на коленях, вздрогнул, услышав, как сначала скрипнула, а затем грохнула тяжелая дубовая дверь на железных петлях.

В горле образовался жгучий комок ярости и боли, который начал сдавливать грудь и легкие, мешая сделать вдох. Крупные соленые слезы покатились по лицу, смывая серую пепельную пыль и оставляя борозды с проблесками светлой кожи.

Амалия была его светом, смыслом его жизни, его душой. Рано овдовев, он один воспитывал дочь, которая к своей восемнадцатой весне расцвела, словно роза. Он никогда не видел настоящих цветов. В Торбусе ничего не росло, кроме кустов колючего кустарника и сорняков. Божественно прекрасный бутон этого цветка он видел в книге. Какой-то художник оставил иллюстрации к поэме о молодости и красоте. Он берег этот сборник поэм, скрывая его в тайнике в стене замка, поскольку все книги в городе по приказу совета жрецов были уничтожены как несущие на себе отпечаток времен христианства.

Он мысленно представил себе свою девочку, и легкая улыбка осветила его потухшее лицо. Тонкая, с высокой талией и длинной белоснежной шеей, пронзительными синими глазами и ярким румянцем, его дочь стала вожделенной партией для сыновей знати и жречества. За ее руку сражались и Арик, сын верховного жреца, и Мирмор, сын предводителя стражников, и даже калека Фатис, одноногий сын главного казначея. Но сердце ее дочери принадлежало врагу.

Он узнал это всего две недели назад, когда Амалия сообщила ему, что собирается бежать из Торбуса за крепостную стену к ополчению — кучке отребья, не признающей культ Демогоргона и по-прежнему поклоняющейся Христу, последний из храмов которого был разрушен семьдесят лет назад. Ее угораздило влюбиться в Ректуса, этого мерзавца, предводителя той шайки, все еще надеющейся свергнуть власть жрецов.  Ей хватило одного собрания, на котором тот призывал жителей города к восстанию против совета Жрецов, чтобы вбить себе в голову, что он мужчина всей ее жизни. И теперь она собиралась покорить его, став ревностной христианкой и пойдя против собственного отца. Все внутри Зария закипало при этом воспоминании. В нем боролись любовь к дочери и боль от ее предательства.

В тот день, услышав признание Амалии, он сперва хотел бежать к Маркусу и обо всем донести, но потом одумался — ведь тогда пострадал бы не только преступник Ректус, но и его дочь.

Однако, видимо, судьба уже написала свою историю, и ничего не исправишь.

Простояв так еще несколько минут, он медленно поднялся с колен и решительно вышел на узкую винтовую лестницу, которую освещали ярко горящие факелы. Увидев, как их языки облизывают безжизненные мраморные стены, Зарий замер, кожей ощущая, как встают от ужаса волосы на его руках.

Стряхнув с себя пелену отчаяния, он стремительно спустился вниз, прошел несколько длинных коридоров, увешанных портретами предков, оставляя позади гулкое эхо тяжелых шагов, и, наконец,  добрался до тайного выхода из замка.

Потянув на себя кованную опору подсвечника, Зарий услышал, как тяжело откатилась часть стены, выпуская наружу затхлый запах сырости и гнили. Оглядевшись по сторонам и убедившись в том, что его никто не видит, он смело шагнул внутрь, мысленно моля небеса только об одном — успеть…

Через тридцать минут, пройдя добрую половину мили по липкой грязи в подземелье, он уверенной рукой нащупал деревянную дверку, которая легко поддалась его напору и открылась.

Высунув сперва голову, Зарий почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу, и поспешил натянуть на лицо шейный платок, пропитанный ароматной солью.

За крепостной стеной не было ни клочка земли, которую пощадили бы костры инквизиторов.  Воняло мертвечиной, жареным человеческим мясом и дымом.  Сладковато-приторный запах, казалось, въедался в любого посетителя этой земли, пропитывая кожу, волосы, одежду.

В нескольких метрах от потаенной двери догорало пламя одного из костров.  Повсюду валялись останки человеческих тел, которые не успели растащить звери.

Неожиданно для Зария, посреди треска догорающих костров и зловещей тишины, он услышал чей-то жалобный стон.