Солнцестояние (СИ)

- Очень хорошо, - и он поцеловал ее, вдруг, внезапно осознав: вот же, теперь все, она приняла его. Удивительно, как они подошли друг другу. Впадинками, выпуклостями. Даже ритмом дыхания. Добрый знак.

Все вокруг теплело. Но даже после достаточно длительного перерыва с женщинами, не хотелось ни терзать ее грубой страстью, ни брать, как бездушное тело. Хотелось нежности. А не умел. Не так, в любом случае, как это было нужно. Но начал двигаться в ней, чуть раскачиваясь, и целуя ее, сдерживаясь ради себя же, ради них обоих.

Несколько раз останавливались, для долгих поцелуев, несколько раз обнимались крепко, не шевелились, не рискуя нарушить тишину разговорами. Руки Рути были уверенны, когда она щекотала Торина по животу, иногда запускала пальцы в его волосы, мягко улыбаясь, дразнила его прикосновениями между ног и крепких ягодиц, отчего он опасливо отдергивался. Не хватало только такой откровенности в первый же раз.

Но перерывы случались все реже, движения становились чаще, и вот уже Рути тяжело дышала, вскидывая ноги круче, и иногда соскальзывая острыми ноготками по его плечам и спине, и покусывала пухлые губки, и металась под ним, а взор ее темнел. Торину сдерживаться было ничуть не легче.

- Не передумала? – спросил, это было важно. Рути замотала головой, томно взглядывая из-под ресниц.

- Останься, - попросила она, и обняла его ногами, - останься во мне. Ну же, я… давай… бери…

Плавные движения сменились резкими ударами. Всем телом. Звучали ее тихие возгласы, влажные шлепки кожи о кожу, сопение, выдохи, шумные сглатывания. Чувствовалась прохлада воздуха, струящегося по мокрой спине, жар ее узкого тела, дрожь внутри нее, которую она пыталась, глупая, сдержать. Неумелая еще – Торина захлестнула волна теплого чувства к ней, понимания того, что она сама не испытывает и доли того удовольствия, для которого предназначена самим творцом. Контролирует каждый свой вздох, думая о его ощущениях, и забывает свои. Глушит стоны, прячет лицо, шире разводит ноги, пытается подстроиться, останавливает непроизвольные движения навстречу. Наверное, услышала от какой-нибудь дуры, что ему это будет неприятно. Девчонка!

А ему было очень хорошо. Хорошо, спокойно и сладко. Звезды в глазах замелькали и растеклись горячим жаром, когда он подался вперед, последние три-четыре раза, глубоко и сильно, и остался в ней, как и обещал, пока изливался в ее тело, прижимаясь лицом к ее вспотевшему плечу, и дышал, дышал – освобожденный и счастливый.

- Нет, не уходи, - попросил, зевая, и удержал под своей рукой, - не надо.

- Омыться…

- Не вздумай!

- Тебе это будет неприятно?

- Да. Это неправильно и некрасиво. Я твой мужчина, и после меня ты… в общем, не надо. Не смывай нашу ночь с себя. Так делают, когда расстаются до утра. Или просто расстаются. А ты теперь моя, и никуда не уйдешь.

- А если…

- Да, именно, и это тоже. Все, не тереби меня. Ложись. Обними. Вот, так. Ты такая мягкая… красивая… жалей меня, я разрешаю. Только не уходи.

…

Оин ругался, придя утром. Махнул рукой, выгнал Рути за дверь, отчитывал прямо и по-мужски Торина, как делал бы это отец или родной дядя. Или старший брат. Говорил о том, что сердце надо беречь, о том, что даже «осторожно» опасно, что возраст, болезни… ни слова не упомянул о нравственности и приличиях – какие уж тут приличия: мертвый король и его подросшая сирота-воспитанница.

- Оин, спасибо, но всё на этом, - твердо ответил Торин, - я не юноша. До волдырей любиться не буду. Отдай ей свою наперстянку, ландыш и все остальное, чем меня пользуешь. Давай уже считать меня здоровым. Или мертвым.

Двалин ругался, Глоин ругался, Балин вообще неделю с ним не говорил, но когда на Сосновом Плато пришла пора ставить дом, помогали ему все. Больше того, не давали ему в руки инструментов, и не позволяли поднимать тяжести. Торин злился. Второй раз не умереть! Но Рути, солидарная с его друзьями, следила за ним, и ее укоризненный взгляд заставлял гнома раскаиваться в своем жесткосердии. Друзья только рады помочь. Он же помогал им. Пришла его очередь принимать помощь, вот и всё.

К концу лета дом и участок были готовы, кузня потихоньку наладилась. Огород Рути не развела, но тремя козами обзавелась. В огороженном дворике запели петухи. На Сосновое Плато постоянно наведывался серьезный и гордый Кили, каждый раз с десятком саженцев, и не реже раза в две недели появлялся вздрюченный и взволнованный Фили. Эребор теперь принадлежал ему. Точнее, он теперь принадлежал Эребору.

- Не давай им опираться только на себя, - учил племянника Торин вечерами, - не давай им обещаний, и пусть они слышат от тебя вещи страшнее, чем они есть на самом деле. Понял? Не давай им видеть Ори. Запри ее за тремя порогами. Не то начнут ходить к ней, и просить. И от женщин запри тоже. Ей это легко будет, а сейчас и вовсе полезно.

Фили кивал, хмурясь. За недолгий срок своего правления он уже испытал многие тяготы титула узбада.