Солнцестояние (СИ)

Умная девочка. Садилась у него в ногах, накрывала одеялом, лишний раз не тревожила разговорами, но если открывала рот, то по делу. Не наскакивала, как щенок, соскучившись. Не рыдала, прощаясь. В любое мгновение, когда ему это было надо, загоралась, в остальное время прятала свой огонь. И никогда не упрекала Торина за то, каким тот был. Может, и обижалась – он не видел этого, не знал, не сталкивался с ее обидой.

Легко было с ней, до странности легко. Так не бывало ни с кем раньше, с самим собой у Торина отношения складывались куда менее успешно. Глядел на нее, и не мог поверить: его малышка Рути, его жена, женщина, в которой – его ребенок, хорошенькая и понимающая. Никакой глубины. Никакой скрытности. Призрак, самый настоящий. Живые женщины такими не должны быть. Живые такими не бывают. Слишком все просто. Где-то подвох. Не может же она просто так быть счастлива. Не может же быть счастлив он. Раньше не удавалось.

Чем меньше времени оставалось до рождения наследника, тем задумчивее становился Торин. И только накануне рождения ребенка, наконец, соизволил высказаться.

Что сказал Торин

Нет-нет, дослушай меня, женщина. Много вопросов накопилось, и у меня тоже есть свой список. Во-первых, я недоволен. Ты пережарила отбивные. Во-вторых, если ты хочешь приставать ко мне, логичнее делать это с утра. С вечера я усталый, и мне не хочется. Ну или не сразу хочется.

Спасибо, что ты такая бываешь, молчаливая. Я бы с ума сошел, если бы ты была похожа… на… другую, гипотетическую. На кузину Мэб, например. Но ты умеешь слушать, и умеешь говорить. Я сам тебя такой вырастил, наверное. Мне тяжело говорить, и ты знаешь. Когда ты маленькая была, было проще. Сейчас, когда мы разговариваем, я так и думаю. Делаю вид, что ты ребенок.

Да, люблю детей больше взрослых. С ними еще можно договориться, а неразумные видны сразу, и глупость не прячут. Ты разумный ребенок, Рути. Это в тебе и нравится. Спасибо, что не плачешь при мне. Обними меня, и дай второе одеяло. Лучше будем греть друг друга, потому что вставать и топить печь я до утра не намерен. Не так греть, женщина, не так. Так будешь с утра. А вот так… орочьи кишки… да, возьми поглубже, Рути, ты умеешь, ты… детка моя, сладкая, горячая, голодная…

На чем мы остановились…

Я знаю, что девушки любят говорить мужчинам. Знаю, как притворяются невинными. Не знаю, трудно ли от того, что ты не была невинна. Сложно сказать, с одной стороны, этого ждешь, с другой – а сам-то, сам. Но спасибо, что не притворялась. Я ненавижу ложь в любом ее проявлении. Я не верю в ложь ради спасения. Если надо лгать, значит, спасать не стоило.

Ты ни разу не спросила, почему я выбрал тебя. Твой список причин неактуален. Ты мне снилась, и все сбывалось. Или почти все. И ты сбылась тоже. Я это сейчас говорю, потому что в тебе шевелится наш ребенок, вот здесь – ну, кому я говорю, ты-то тем более чувствуешь, если даже меня это может разбудить. А мне снилось… в общем… проверим, со временем. Так вот, я выбрал не тебя, я выбрал попробовать. Что-то новое. Что-то, на что не решался. Фира, Нира, все другие мои женщины – можно, и я не буду перед тобой притворяться? – они были хорошие. А я молодой. Но молодость умеет разочаровывать. Думаешь, что знаешь все, и все можешь, а впереди бесконечность. Потом хлоп – и тебе сто пятьдесят, уже ограничено время, возможности и перспективы. И если с утра ничего не болит и хорошее настроение – может быть, ты уже умер. Я серьезно, Рути, ты меня таким уже не помнишь. Я и сам рад бы себя не помнить. Поганый это возраст, сто пятьдесят…

Спасибо, что слушаешь. Меня, а не того, каким хотелось бы меня видеть.

И вот исполнялось мне сто пятьдесят шесть. Сидел я за столом. Балин нес какую-то околесицу. Глоин пил. Двалин пялился в никуда и молчал. Я как бы король. Они как бы мой народ. Мы все одинаково нищие. Делать решительно нечего. И сижу я, и думаю: что за дрянь, все гномы как гномы, а я не знаю, зачем живу. Говорю, что хочу завоевать, отвоевать, построить, а все это не моё, не для меня. Просто хочется, чтобы всем было что есть, пить, где спать и во что одеться. И дети чтоб были здоровы, а над женщинами не смеялись на рынках. И мы не кланялись людям, а эльфы не видели нас с протянутой рукой у своих порогов. Много ли я хотел, неужели такая простая мечта – это только для королей? Смотри, прошло немало лет, все сыты и одеты, и я оказался не нужен, они сами все прекрасно сделали, справились. Только они успевали жить, а я не успевал. Чем был занят так, понятия не имею, не пойму. Короли – неудачники, потому что таков закон природы.

Полная беспросветность. Я, стыдно сказать, даже надеялся, знаешь, умереть. Хоть малое подобие подвига. А вместо этого… спасибо, родная моя малышка, это так, это ерунда, я… ну ладно, я тоже не каменный, могу немного расчувствоваться. Спасибо. Знаешь, Фили лежал там, весь поломанный, а на мне пустяковые царапины, лишь по мелочи. Да, рядом с тем, что с ним – царапины. Я мог стоять поначалу. А он лежит. А я живой.