Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

Соломон Демурханашвили СОЛНЦЕВОРОТ Повесть об Авеле Енукидзе

ОТ АВТОРА

Работу над этой книгой я начал, как всегда бывает, когда пишешь историческую повесть, с изучения архивов. Этот этап необходим, без него не обойтись. Но, трудясь над архивными материалами, я все время мечтал найти хоть одного человека, который помог бы мне наполните сухие архивные сведения живыми воспоминаниями. И вот наконец такой человек отыскался. Это была младшая сестра Этери Гвелесиани — Люба. Из четырех сестер Гвелесиани, с которыми так дружен был мой герой, к тому времени жива была только она одна.

С Любой Гвелесиани меня свел мой товарищ. Он рассказал ей, что я пишу книгу об Авеле Енукидзе, и попросил помочь мне, объяснив, что любая, даже самая скромная ее помощь будет для меня драгоценной. Мы встретились. Люба (я позволяю себе называть ее так, хотя к моменту нашей встречи она была уже в весьма преклонном возрасте) жила в доме своей матери неподалеку от Александровского сада. Пройдя по балкону и отворив дверь, ведущую в комнаты этой старой квартиры, я словно бы перенесся в те далекие времена, о которых написана эта книга. Моему воображению мгновенно представились прелестные юные девушки — сестры Гвелесиани, их гордая красавица мать, входящий в эту же дверь молодой Авель, влюбленный в Этери Гвелесиани.

Теплый весенний вечер. В комнате одна из сестер поет своим дивным голосом нежную лирическую песню, аккомпанируя себе на рояле.

Вот он, этот рояль, уже давно умолкший. Его время тоже прошло. Кто знает, какие воспоминания дремлют в его покрытых пылью старых струнах?

Люба Гвелесиани — седая, согбенная. Трудно, почти немыслимо представить себе, что когда-то эта женщина была чарующе прекрасна. Лишь величественный профиль говорит о ее былой красоте.

Я пристально вглядываюсь в окружающие меня предметы, стараясь получше запомнить: ведь все, увиденное здесь, предстоит воссоздать в будущей книге. Мой товарищ вполголоса что-то говорит Любе. Она внимательно слушает его, приложив к уху дрожащую бледную ладонь, затем, вздохнув, поднимается с кресла, выходит в другую комнату и вскоре возвращается, неся на вытянутых руках довольно увесистую пачку старых бумаг, перевязанных крест-накрест, и потрепанную толстую тетрадь в ветхой зеленой обложке.

— Вручаю это тебе, — говорит она моему другу. — Никому другому не дала бы, но тебе не могу отказать. Только непременно верни. Когда я уйду вслед за моей покойной сестрой, я возьму это с собою. Здесь письма Авеля и его дневники. Было гораздо больше, но это все, что уцелело. Много писем пропало. Взял кто-то, вот вроде вас, да так и не вернул.

Я заверил ее, что в самое ближайшее время верну и дневники, и письма. Однако выполнить обещание мне было, увы, не суждено: Люба Гвелесиани вскоре скончалась.

Мою невольную вину перед нею я постарался хоть отчасти искупить тем, что многие из писем и дневниковых записей, обнаруженных в бумагах, я перенес на страницы этой книги почти дословно.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Дом Сафрона Енукидзе — под горой, на самом краю деревни. Маленькая калитка в заборе глядит на восток, на дорогу. Дорога эта вьется меж пашнями и огородами, пролегает через соседнюю деревню и вливается в дорогу на Амбролаури. Стена убогого дома Сафрона вплотную примыкает к отвесной стене горы Саналике. А прямо перед домом, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, Кавказский хребет. Совсем близкой кажется белая вершина Шода, и гора Сало на западе тоже совсем рядом. Куда ни глянь — всюду горы. Человек, родившийся в этих местах, с младенчества видит только горы вокруг. За пределы их взор его не проникает. Окруженный высокими хребтами, он словно в гигантской люльке, отгороженный ее стенами от всего мира.

С давних времен жители этих мест боролись с нищетой, вгрызались в землю на крутых склонах, терпеливо долбили суровую каменистую почву, — пахали, сеяли, жали, косили, собирали скудный урожай, но так и не могли избавиться от вековечной бедности. Земля здесь была редкостным, драгоценным даром. Ее всегда не хватало. Не хватало под пахоту и для покоса. Не хватало, чтобы расширить крохотное жизненное пространство двора. Не хватало земли даже под кладбище.

Истощив терпение, люди покидали родной дом, уходили искать счастья под другими небесами. Проклиная свою вечную, неистребимую нужду, они навсегда покидали любимые горы. Покидали с болью душевной: нелегко расставаться с родным краем, который вскормил и вспоил тебя. Нелегко покидать родину, какой бы ни была она суровой, даже жестокой.

Уходили, взяв только легкую, скудную кладь: мешок с припасами на первые дни пути. А в сердце своем уносили непомерную тяжесть любви к родному краю, обманувшему их надежды: этой горькой поклажи им хватало надолго, на всю оставшуюся жизнь.