Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

Но слух о необыкновенном мальчике дошел до его сиятельства, владетельного князя. Тот, благотворительства ради, написал соответствующее ходатайство, и Спиридона приняли в Горийскую семинарию, которую он успешно окончил и стал учителем в селении Ахали-Сенаки.

Именно по настоянию Спиридона десятилетнего Авеля, несмотря на тяжкую нужду семьи Енукидзе, определили в двухклассное училище села Хотеви. А когда Авель прошел там полный курс, Спиридон забрал племянника к себе, в школу Ахали-Сенаки.

Быстро промелькнули еще три года. Окончив и эту школу, Авель решил уехать в Тифлис, поступать в техническое училище. И вот теперь, прежде чем отправиться туда, где ждет его уже совсем новая жизнь, он приехал в родную деревню, чтобы повидать близких, надолго с ними проститься.

Не думал, не гадал Сафрон, что так быстро и незаметно промчится его жизнь. Оглянуться не успел, глядь — и борода, и усы уже седые. Плечи согнулись, глубокие морщины избороздили лицо. А ведь ему всего-то пятьдесят пять. Авель был поражен, увидав, как изменился за прошедшие годы отец. Но еще больше был удивлен Сафрон перемене, которая произошла за это время с его младшим сыном. Дело было даже не в том, что и ростом и шириной плеч он уже перегнал отца. И даже не в том, что он возмужал, из мальчика превратился в рослого юношу. Главная причина была в чем-то другом, неуловимом. Быть может, в глазах? Да, это были глаза человека, уже научившегося думать.

Увидав так резко переменившегося сына, Сафрон сперва испытал острое чувство радостной отцовской гордости. Но почти сразу же к этому чувству примешалось другое: тревога, страх… Да, страх! Сафрон стал бояться за судьбу своего любимца.

Тревога томила отца, словно расплавленный свинец жгла ему сердце. И самое ужасное было, что он чувствовал: никогда уже эта боль не пройдет, наоборот, что ни день, все сильнее будет терзать его, пока в одночасье не грянет гром, не разразится над их домом беда. Ну а пока, в ожидании этой неизбежной беды, надо было продолжать тянуть свою лямку.

Сафрон встал, пошел взглянуть на спящих детей. Серапион сладко похрапывал, раскинувшись на спине. А Авель лежал в той самой позе, в какой, бывало, спал малым ребенком: на правом боку, зажав руки коленями.

Говорят, именно так лежит дитя в материнской утробе. А тот, у кого эта привычка сохраняется не только в младенчестве, обладает особой, неодолимой тягой к свободе.

Сафрон молча глядел на сына. Слабый свет луны осветил на миг его лицо, и Сафрону вдруг показалось, что Авель вновь стал похож на того малыша, который, бывало, встав с постели, в одной рубашонке прибегал к отцу, обнимал его за шею и обдавал тем ароматом детского сонного тепла, слаще которого нет ничего на свете.

Сафрон вдруг вспомнил, каким непохожим на других детей рос его маленький Авель: добрым, отзывчивым, не умеющим мириться с самой малой несправедливостью. Однажды, лет десять назад, к Самсону, отцу пастуха Серго, заявились трое чиновников из уезда. Ни слова не говоря, вывели из хлева корову, подчистую высыпали все зерно из амбара… Самсон лежал в горячке, без памяти. Старая мать долговязого Серго плакала навзрыд, пронзительно вопили голодные детишки. Но у чиновников, видать, были каменные сердца.

То ли от неожиданно свалившейся на него беды, то ли оттого, что встал с постели раньше срока, но отец Серго так и не перенес этого удара, умер.

«Кто эти люди? Почему они увели корову у дяди Самсона? Почему высыпали из амбара и унесли с собой зерно?» — этими бесконечными вопросами маленький Авель изводил отца до тех пор, пока тот, не выдержав, не прикрикнул на него: нечего, мол, тебе вмешиваться в дела взрослых, не твоя это забота!

…Горящие угли в тонэ[5] подернулись пеплом, стали гаснуть. Скоро зайдет луна, начнет светать. А Сафрон все думает свою грустную думу. Всей душой противится он горьким предчувствиям, старается направить мысли в иное, более веселое русло. Старается представить себе, как завтра будет провожать сына в дальний путь, какие слова скажет ему на прощание.

Светает. В саду прошелестел свежий утренний ветерок. У ворот фыркнула лошадь, одолженная у соседей. Прозвучал на всю деревню зычный голос пастуха Серго: пора, гоните скотину! С мычанием двинулись по проселку коровы, зацокали копытцами овцы.

Серапион, уже одетый, вышел во двор, взнуздал коня, стал седлать его. А вот и Авель. Улыбается: то ли в самом деле рад, что уезжает из родного дома, то ли нарочно делает вид, что ему весело, не хочет огорчать родных. Сафрон, скрывая свои чувства, нахмурился и проворчал, обращаясь к плачущей жене:

— Перестань реветь, женщина! Не на войну провожаешь!

Ухватив тяжелый хурджин, он потащил его к уже оседланной лошади. Авель ухватился за хурджин с другой стороны, и они вдвоем перекинули его через седло.

На востоке сквозь туман виднелась гора Сало. А на юге в лучах солнца сияла древняя Хотевская церковь.

Поднялись на перевал.

Многие ушли отсюда по этой дороге. Ушли навсегда. Вслед за ними уходит сейчас и Авель.