Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

Огромное высокое небо над головой. На этом просторе, среди могучих грозных гор, он словно крохотная песчинка, затерявшаяся в бесконечном пространстве. Что-то будет с ним, с его младшим сыном, с его кровиночкой?

Они уже дошли до Ткибули, а Сафрон так и не нашел тех слов, которые собирался сказать сыну на прощание. Лишь когда во второй раз ударил колокол на маленькой железнодорожной станции, он с трудом заставил себя выговорить:

— У меня к тебе разговор, сынок. Не знаю, как начать…

Авель молчал.

Скрутив самокрутку и затянувшись крепким самосадом, Сафрон заговорил, с трудом подбирая слова:

— Помнишь, староста приходил. А ты на него волчонком глядел. Я и сам не люблю, когда людей обижают. Но плетью обуха не перешибешь. Прошу, будь осторожен. Не омрачай мою старость, сынок…

Голос Сафрона дрожал. Он старался не глядеть сыну в глаза.

Сердце Авеля дрогнуло. Его затопила огромная любовь и жалость к отцу. Этот могучий, кряжистый, сильный человек, на которого он привык смотреть снизу вверх, вдруг впервые в жизни показался ему маленьким, сгорбленным, жалким.

— Господь создал горы и долины. Не тебе их сровнять. Время несчастных и обездоленных еще не пришло. Да и не придет оно никогда. Так повелось с сотворения мира. Так установил сам бог от начала времен. Одному он дал счастье и богатство, другому — горькую долю бедняка. Глянь! — Сафрон растопырил свою широкую мозолистую ладонь. — Разве пальцы у меня на руке равны?.. Один больше, другой меньше, а третий еще меньше… Так и вся паша жизнь.

Авель вскинул голову, улыбнулся:

— Нет, отец! Эта мудрость не для меня.

Сафрон не нашел, что возразить, только сильнее сгорбился. И еще более острая жалость к нему пронзила сердце Авеля.

— Ладно, сынок. Бог тебе в помощь… Случится беда, возвращайся домой. Знай, здесь тебе всегда будут рады. Вместе будем молиться господу нашему, чтобы минула нас чаша сия. Об одном прошу тебя: пожалей мою старость. Береги себя…

— Не волнуйся, отец! Я буду помнить о твоих словах. Третий раз ударили в колокол. Прогудел паровоз.

Авель обнял отца, прижался щекой к его колючей щетине. Они расцеловались. Серапион тоже быстро обнял и поцеловал брата.

Медленно набирая скорость, поезд двинулся вдоль платформы. Колеса подрагивали на стыках рельсов. Стоявшему на подножке вагона Авелю вдруг показалось, что платформа — это гигантский плот, медленно уплывающий от него вместе с суетящимися и стоящими на нем людьми. Там, на этом уплывающем вдаль плоту, стоял и его отец — одинокий, сгорбленный, подавленный своими тяжкими сомнениями и горькими предчувствиями.

День угасал. Солнце клонилось к западу.

Авель вошел в пустое купе. Глянул в окно. Город уже остался далеко позади.

Авель прилег на лавку.

Паровоз тяжело пыхтит, с трудом тащит за собою вагоны. Медленно плывет вслед за поездом ясная, бледная луна.

Авель лежит на спине, закинув руки за голову. Лежит с открытыми глазами, словно пытается представить себе свою будущую жизнь…

4

— Здравствуй, друг! — раздалось за его спиной.

Авель оглянулся: перед ним стоял щупленький, бледный, невзрачный парнишка.

— Здравствуй, — ответил Авель, вглядываясь в незнакомца. Он никак не мог взять в толк, чего хочет от него этот неведомый ему паренек.

— Я Тамаз Бабилодзе. Из Ланчхути. Мы с тобой в одной комнате жить будем. Пришел познакомиться.

— Очень приятно, — сказал Авель. — Я Авель Енукидзе из Цкадиси.

Так впервые встретились они в общежитии технического училища Михайловской железной дороги — Авель и Тамаз. Были они ровесниками, каждому только-только стукнуло шестнадцать. Но глядя на Тамаза, можно было подумать, что тот гораздо старше: нездоровая бледность и постоянная печаль, застывшая в больших темных глазах, взрослили его. Сразу видно было, что этот хрупкий юноша уже успел хлебнуть много горя в жизни, о многом задуматься.

Тамаз почти, каждый вечер куда-то исчезал. Возвращался поздно, глубокой ночью. Кидался в постель и мгновенно засыпал мертвым сном. Иногда во сне он глухо, надсадно кашлял.

Авель вскоре догадался, что Тамаз состоит в каком-то кружке. Тогда полным-полно было всяких кружков — и в учебных заведениях, и в мастерских, и на фабриках. Проверять свою догадку Авель не стал. Интуиция подсказывала ему, что Тамаз рано или поздно сам заговорит с ним на эту тему. Так оно и вышло. Неделю-другую спустя Тамаз достал из кармана маленькую книжку со срезанными полями и быстро сунул ее Авелю:

— Прочти. Только гляди, чтобы никто ее у тебя не приметил. Когда вернешь, дам другую.

Больше он не произнес ни слова. Авель тоже ни о чем его не расспрашивал, молча взял книжку, молча сунул ее в карман. В тот день у них в училище было всего два урока. Вернувшись домой, он запер дверь комнаты и раскрыл книгу. «Сказка о четырех братьях и их приключениях» — стояло на титуле.

В книжке рассказывалось о четырех братьях — Иване, Степане, Георгии и Луке, которые странствовали по свету и всюду видели одну и ту же печальную картину. Всюду маялись и в поте лица добывали свой жалкий кусок хлеба бедняки. Всюду глумились и издевались над ними сытые, роскошно одетые богатеи.