Читаем Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе полностью

Но деревня не пустела. Могучий ток жизни не иссякал. Если уходил на поиски счастья один из братьев, в деревне оставался другой. Оставался, чтобы тянуть дальше вековечную крестьянскую лямку, — пахать, сеять, собирать урожай. Чтобы не погас вовеки огонь родного очага, чтобы не заросли травой могилы отцов и дедов.

Нет, деревня не пустела. С каждым годом все больше появлялось в ней молодых, горячих парней, полных нерастраченных юношеских сил и надежд, стремящихся покорить весь огромный мир, раскинувшийся там, за этими высокими, плотно окружившими их родной край горами.

Так дошел черед и до Сафрона Енукидзе. Скоро его младший сын тоже отправится в чужие края…

По утрам семья Сафрона поднималась на заре. Убирали заросшее травой гумно, орошали его водой, развязывали снопы. На кеври[1] всегда вставал Авель. Ласково потрепав быков, он слегка стегал их тонким прутом, и молотьба начиналась.

Впереди с вилами, по обыкновению, шел старший брат Авеля — Серапион. Он выравнивал рассыпанные колосья, чтобы кеври не цеплялось за землю.

К обеду обычно все было кончено. Но сегодня только успели они провеять и просеять обмолоченное зерно, как налетела на Сафрона, словно рысь на зайца, горестная весть.

Долговязый Серго приоткрыл калитку и медленно, словно нехотя, зашагал по двору. Еле выдавив из себя приветствие, он остановился посреди двора, потупил голову. Почуяв, что нежданный приход пастуха не сулит ей ничего доброго, Варвара побледнела. Сафрон, тяжело привстав, спросил:

— Что, Серго? Стряслось что-нибудь?

— Беда, дядя Сафрон! — отвечал пастух. — Медведь, чтоб его чума забрала…

— Что медведь? Да говори же ты, парень! Не томи!

— Корову вашу задрал, дядя Сафрой. В аккурат в полдень нашел я ее в овраге.

Сафрон зачем-то стащил с себя шапку, похлопал ею по колену и грузно опустился на каменную насыпь. Варвара, ломая руки, запричитала:

— Ох, дети мои! Что же теперь с нами со всеми будет!

Она ходила взад и вперед по двору, повторяя время от времени горестные восклицания. А Сафрон все сидел в той же позе и молчал. Воображению его представился людный базар в Богеули: туда собирался он отвести не сегодня завтра эту злосчастную корову, чтобы продать ее, а вырученные деньги отдать Авелю. Эх, не зря, видно, говорится, что человек предполагает, а бог располагает…

Очнувшись от своих горьких мыслей, он оглядел двор и только сейчас понял, что ни Авель, ни Серапион еще ничего не знают: они погнали быков к ручью, на водопой.

С трудом поднявшись на ноги, Сафрон медленно двинулся к калитке. Робко оглянувшись на продолжающую причитать Варвару, пастух трусцой припустил за ним.

<p id="__RefHeading___Toc237946917"><emphasis><strong>2</strong></span><span></emphasis></p>

Солнце заходило, когда Серго и Сафрон спустились в глубокий овраг на горе Сацалике, где лежала задранная корова. Над тушей уже роились крупные зеленые мухи. Медведь поработал на славу: он так ловко содрал с коровы шкуру, что ему мог бы позавидовать самый опытный мясник.

— Только я поднялся по склону, — рассказывал долговязый Серго, — гляжу, вороны словно со всего света собрались и кружатся вон там в овраге… Ох, думаю, не иначе что-то недоброе стряслось. Глядь… А там ваша коровушка… И что ей понадобилось в этом проклятом овраге! Что ни говори, дядя Сафрон, глупая была скотина… Ну какая нелегкая, спрашивается, ее туда понесла?..

Медведь своими огромными лапами всю землю кругом истоптал. Жертву свою он затащил в самую чащобу и забросал ее хворостом.

Сафрон поправил ремень ружья, сползший с плеча, и зорко глянул туда, где за сломанной сосной виднелась гора Нарекала: там уже гасли лучи заходящего солнца.

— Дай закурить, — хрипло сказал он пастуху. Тот засуетился, достал из кармана вылинявший кисет.

Оба молча сворачивали самокрутки из крупно нарезанного табака.

— Оставь мне еще немного табаку… И трут тоже… Я так быстро подхватился, что ничего с собой не взял, — вымолвил наконец Сафрон. — Нашим скажешь, что я здесь остался. Скоро, мол, приду.

Пастух поперхнулся табачным дымом. От удивления заморгал глазами, словно малый ребенок.

— Ты, стало быть, ночевать здесь собрался, дядя Сафрон?

— Покараулю. Кто знает, может быть, бог покарает разбойника. И он придет на падаль.

Оставшись один, Сафрон долго, с жадностью курил. Потом он вдруг ощутил острый голод и только тут вспомнил, что ушел из дому, не успев даже перекусить. Он был так взволнован горестным известием, которое принес пастух, что и не вспомнил о еде.

Медленно сгущались сумерки. Над верхушками деревьев появились первые бледные звезды.

С громким карканьем, гулко хлопая крыльями, пролетел над лесом ворон. По небу быстро двигались клочковатые облака. Время от времени сквозь них проглядывала луна. Лес, не умолкая, шелестел листвой. Теплый ветер предвещал непогоду.

Первое качество, которым должен обладать хороший охотник, — терпение. А Сафрон отроду был нетерпелив. Немудрено, что вскоре он заскучал: желание караулить зверя прошло, да и ветер, суливший непогоду, тоже не способствовал хорошему настроению.

Перейти на страницу:

Все книги серии Пламенные революционеры

Последний день жизни. Повесть об Эжене Варлене
Последний день жизни. Повесть об Эжене Варлене

Перу Арсения Рутько принадлежат книги, посвященные революционерам и революционной борьбе. Это — «Пленительная звезда», «И жизнью и смертью», «Детство на Волге», «У зеленой колыбели», «Оплачена многаю кровью…» Тешам современности посвящены его романы «Бессмертная земля», «Есть море синее», «Сквозь сердце», «Светлый плен».Наталья Туманова — историк по образованию, журналист и прозаик. Ее книги адресованы детям и юношеству: «Не отдавайте им друзей», «Родимое пятно», «Счастливого льда, девочки», «Давно в Цагвери». В 1981 году в серии «Пламенные революционеры» вышла пх совместная книга «Ничего для себя» о Луизе Мишель.Повесть «Последний день жизни» рассказывает об Эжене Варлене, французском рабочем переплетчике, деятеле Парижской Коммуны.

Арсений Иванович Рутько , Наталья Львовна Туманова

Историческая проза

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие
Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие

В последнее время наше кино — еще совсем недавно самое массовое из искусств — утратило многие былые черты, свойственные отечественному искусству. Мы редко сопереживаем происходящему на экране, зачастую не запоминаем фамилий исполнителей ролей. Под этой обложкой — жизнь российских актеров разных поколений, оставивших след в душе кинозрителя. Юрий Яковлев, Майя Булгакова, Нина Русланова, Виктор Сухоруков, Константин Хабенский… — эти имена говорят сами за себя, и зрителю нет надобности напоминать фильмы с участием таких артистов.Один из самых видных и значительных кинокритиков, кинодраматург и сценарист Эльга Лындина представляет в своей книге лучших из лучших нашего кинематографа, раскрывая их личности и непростые судьбы.

Эльга Михайловна Лындина

Биографии и Мемуары / Кино / Театр / Прочее / Документальное