Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

«Охотники поопытнее меня и те ничего бы тут не добились, — подумал он. — А уж мне-то и вовсе здесь делать нечего». Свернув напоследок еще одну самокрутку, он вздохнул, глянул последний раз на задранную медведем коровенку и двинулся по тропинке вниз, к деревне.

Он шел, еле волоча отяжелевшие, словно налившиеся чугуном ноги. Поднялся по узкой тропинке снова в гору и только тут заметил, что небо уже сплошь заволокло тучами. Ни одна звездочка не проглядывала сквозь них. Дул низовой прохладный ветер. Высокая сухая трава клонилась к западу, пахло перегретой землей: верный признак приближающегося дождя. Вдали, у горы, сверкнула молния, на миг озарив все вокруг, а несколько секунд спустя глухо пророкотал гром.

Сафрон перекрестился: наконец-то пророк Илья смилостивился над страдающей от засухи землей. Вновь ослепительная вспышка молнии, новый удар грома, и ливень хлынул сплошным потоком. Стосковавшаяся по дождю земля жадно впитывала льющуюся с неба влагу.

Сафрон и без того брел наугад: непроглядная ночная тьма не давала различить дороги. А тут еде ливень, косо хлещущий прямо в глаза, заливающий лицо. При очередной вспышке молнии он разглядел ручей, бегущий между Цкадиси и Хотеви, и стоящую там маленькую мельницу. Запахло дымом очага. Сафрон приободрился сразу прибавилось силы. Быстро пройдя расстояние отделявшее его от мельницы, он налег плечом на массивную дубовую дверь. Ворвавшийся в помещение ветер раздул пламя очага, огонь взметнулся вверх, но сразу опал. Сидевший у огня мужчина вздрогнул, испуганно поднял голову, но тут же успокоился, услыхав знакомый голос:

— Добрый вечер, батоно Силован!

Силован Лобжанидзе ответил на приветствие прежде, чем разглядел вошедшего.

— Здравствуй, дорогой! Где тебя носило в такой ливень? Откуда явился?

— Из преисподней, — мрачно пошутил Сафрон. Сняв промокшую насквозь шапку, он стряхнул с нее воду прямо на земляной пол.

— В преисподнюю пусть отправляются наши враги, — сказал Силован. — Эх, как же ты промок, бедняга… Да не убивайся ты так, право! На все воля божья. Я-то понимаю, каково нашему брату бедняку лишиться коровы. Но ведь слезами горю не поможешь. Снявши голову, по волосам не плачут. Садись к огню, согрейся. А потом поужинаем, чем бог послал.

На мельнице стоял запах только что перемолотого зерна. Высокая гуда[2] уже наполовину была наполнена мукой. Гуда — постоянная спутница горца. И еду с собою он носит в ней, и зерно на мельницу для помола.

А дорожная гуда, маленькая, ласково зовется гудуной.

Медленно, равномерно вращался жернов. Все вокруг покрывалось слоем белой пыли. Шум дождя здесь совсем не был слышен: только по доносящимся раскатам грома можно было догадаться, что там, за стенами, все еще льет дождь.

От мокрой одежды Сафрона валил пар. По всему телу разливалось приятное тепло.

Силован быстро и ловко разложил на низеньком струганом столике привычную для путника-горца снедь: мчади[3], сыр, лобиани[4], кусок копченого окорока. Что еще нужно проголодавшемуся, целый день проработавшему крестьянину? Да сам царь и тот небось рад был бы такому ужину.

За стенами мельницы все так же бушует непогода. А здесь — тихо, тепло. Равномерный, баюкающий рокот работающих жерновов да шум воды, вращающей мельничное колесо.

При тусклом свете очага потихоньку приступили к еде. Со свойственной крестьянам степенностью беседовали о своей скудной, безрадостной жизни. Иногда вздыхали, иногда поминали имя господа, взывая к его защите от многочисленных тягот и несправедливостей. А мельничный жернов все вращался и перемалывал зерно, точь-в-точь так же, как другой, невидимый жернов перемалывал их жизнь день за днем, год за годом, обращая все живущее в арах.

3

Сафрон сидел в кухне своего дома, дымил самокруткой. Варвара суетилась у очага и уже в который раз говорила мужу:

— Поди поспи. Чего ты ждешь, скажи на милость? Почему не ложишься?

Но Сафрон не слушал ее. Невеселые думы томили его, не давали уснуть. Он даже и усталости уже не чувствовал.

Только сегодня всем сердцем ощутил он всю горечь, всю безысходность одиночества. Завтра уедет Авель… Да, конечно, с ним остаются и жена, и старший сын. Но у него такое чувство, как будто его покидают все, оставляют одного на том скудном клочке земли, на котором прошла вся его жизнь.

Две последние ночи Сафрон томился бессонницей. Его мучила судьба Авеля. Ненадолго забывался он сном, и тогда снилась ему его любимая корова: чудилось, что она подходит к воротам, жалобно мычит. Но видение это исчезало, он вновь пробуждался от сна, и вновь начинали его томить невеселые мысли о грядущей судьбе младшего сына.

Авель был первым в их семье, кто научился читать и писать. Научил его дядя Спиридон, брат отца.

Жизнь Спиридона сложилась не совсем обычно для крестьянского сына. Все началось с того, что священник научил его грамоте. Ясный ум и способности мальчугана поражали всех вокруг. Путь к образованию для сына простого крестьянина был закрыт.