Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

— Корпус самокатчиков, присланный с фронта, прибыл в Царское и перешел на нашу сторону. Он признает власть Советов, признает необходимость немедленной передачи земли крестьянам и контроля над производством — рабочим. Пятый батальон самокатчиков, расположенный в Царском, наш…

Солдаты полка, посланного Временным правительством в Петроград на усмирение восставших, остановили поезд в Гатчине и послали в Петросовет делегатов.

— В чем дело? — вопрошали они. — Что происходит? Мы уже вынесли резолюцию: «Вся власть Советам!»

Военно-революционный комитет немедленно ответил им: «Братья, приветствуем вас от имени революции! Стойте на месте и ждите приказа!»

И так трое суток без перерыва.

Да, он еле держался на ногах от бессонницы. Еще час назад в голове была только одна мысль: свалиться бы без памяти и спать, спать, спать. Не просыпаясь… А сейчас… Куда только девалась эта проклятая чугунная усталость? Словно какого-то волшебного зелья пригубил… Хотя какое тут еще нужно волшебное зелье? Хватит одного только сознания, что сейчас, вот в эту самую минуту, совершается событие, равного которому но было во всей мировой истории…

На возвышении за столом президиума сидели лидеры старого ЦИК. В последний раз выпало им вести заседание непокорных Советов, которыми они тщетно пытались руководить.

Некоторых из них Авель знал в лицо. Но троих главных не было среди них. Во-первых, не было Керенского: он позорно бежал. Не было Карла Чхеидзе: по слухам, он уехал в Грузию. Отсутствовал также и Церетели: он то ли был болен, то ли сказался больным.

Поднялся Дан — бесцветный человек в мешковатом мундире военного врача. Звякнул в его руке колокольчик.

И сразу наступила тишина, нарушаемая лишь редкими перебранками тех, кто толпился у входа и не мог протиснуться в зал.

— Товарищи, — похоронным тоном произнес Дан. — Съезд Советов собирается в такой исключительный момент и при таких исключительных обстоятельствах, что вы, я думаю, поймете, почему ЦИК считает излишним открывать настоящее заседание политической речью. Для вас это станет особенно понятным, если вы вспомните, что я являюсь членом президиума ЦИК, а в это время наши партийные товарищи находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров, возложенный на них нами…

Возмущенный шум, гул негодующих голосов прервал эту вялую речь.

— Ренегаты! — крикнул кто-то. — И вы еще смеете называть себя социалистами!

— А вы вспомните, что вы делали с нами, большевиками, когда мы были в меньшинстве! — крикнул какой-то бородатый солдат.

— Объявляю первое заседание Второго съезда Советов рабочих и солдатских депутатов открытым, — промямлил Дан, когда шум слегка улегся.

Члены старого ЦИК покинули трибуны. Их места заняли делегаты, избранные в президиум. Среди них Авель с радостью увидел Луначарского, Коллонтай, Ногина… Весь зал встал, гремя рукоплесканиями. Грозный гул зала напоминал сейчас шум морского прибоя. Но тут неожиданно раздался совсем другой гул, пока еще глухой, но все нарастающий, более тяжелый, более тревожный, более мощный, чем голос сотен тысяч человеческих глоток, — грозный гром орудийных раскатов.

Все слилось воедино: отдаленный гром артиллерийской пальбы, шум, крики, возгласы с мест…

Авель вышел в холодную ночь. Перед Смольным скопление подъезжающих и отъезжающих автомобилей, мотоциклов. Огромный серый броневик с красным флагом над башней, завывая сиреной, выполз из ворот. Охраняющие вход красногвардейцы грелись у костра. По обеим сторонам парадного подъезда стояли пулеметы со снятыми чехлами, с них свисали патронные ленты. Во дворе, под деревьями сада, стояло еще несколько броневиков. Их моторы были заведены и работали. Сквозь оглушительный их треск были отчетливо слышны глухие раскаты отдаленной канонады.

Огромный грузовик дрожал, словно от нетерпения. Рабочие и солдаты подавали в кузов связки печатных листов. Стоявшие в кузове принимали и укладывали их. Авель взобрался в кузов, и в тот же миг грузовик рванулся вперед. Промчавшись мимо костров, освещавших красными бликами сгрудившихся у огня рабочих с винтовками, гремя и подпрыгивая на колдобинах и ухабах, он вылетел на Суворовский проспект. Авель сорвал обертку с одной из связок и стал пачками кидать в воздух белые листки. Это было воззвание Военно-революционного комитета «К гражданам России», в котором объявлялось, что Временное правительство низложено.

Все, что происходило потом, слилось в его сознании в сплошной поток мелькающих кадров синематографа. Иные из этих кадров были как в тумане, иные остались в его памяти на редкость ясными и четкими.

Второе заседание съезда должно было открыться 26-го в час дня. Зал был давно уже набит битком. Время близилось к семи, а за столом президиума все еще было пусто. В это время большевики и левые эсеры в разных комнатах вели фракционные заседания. Отчаянные споры продолжались почти весь день. Даже в рядах большевиков нашлись люди, испугавшиеся крутого оборота, который приняли события.

— Нам не удержаться! — паниковали они. — Мы окажемся в изоляции! Революция гибнет!