Соло для оркестра

Пробьет час, Йозеф Гомбой, и поглотит тебя ночь, наступит для тебя пора пожизненного твоего затмения, и воспоминания покинут тебя, но в тот миг, перед тем как опуститься крышке гроба, ты еще верил, что та разделяющая вас с Юстином черная пустота, зияющая пропасть, освещенная слабым мерцанием свечей, преодолима. «Как чудно́ Гомбой на него смотрит! Вроде помешался. Не иначе помешался, — толковали после похорон, — не зря вот уж неделю живет дома без всякого присмотра. Свихнулся, вот его и отпустили досрочно. Да и кто бы, люди добрые, от такого не свихнулся? Одного сына убил, другого уморил. Кто бы это выдюжил? Помешался, вот и разгуливает себе на свободе как ни в чем не бывало. А если на него опять найдет? Заявится к вам, Верона, домой, сядет за стол, и вдруг на него найдет. Попробуй отними у такого нож. А с виду вроде нормальный. То-то и оно, по виду вроде нормальный, и вдруг ни с того ни сего — хвать ножом! Закрывай ворота, Тереза! Да за детьми присматривай, берегите от него детей, детей берегите. А ты, Люция, держи ухо востро, Гомбой к тебе лез с разговором. Вечером постучит и зайдет на огонек. С ножом в кармане. Не говорю, что убить. Просто на него накатит. Дети, не играйте возле его дома. Ты что, оглох? Тебя это тоже касается. Как увидишь Гомбоя, ноги в руки — и домой. У Гомбоя всегда при себе нож, он им вырезает игрушки, так что заруби себе на носу: носит его всегда с собой. И смотри за Янком, за Янком приглядывай, не то голову оторву. А ты мне чтоб не шлялся где ни попадя. Вот дам по уху, чтоб запомнил, а то еще и спину исполосую. Так о чем это я?.. Кто знает, не настанет ли и Магдаленин черед. Намедни тащил ее под руку. Оба мы собственными глазами видали. Боится его, здорово, видать, боится, раз дает себя так таскать. Я бы бежала от такого куда глаза глядят. На ее месте бежала бы на край света! Жаль Блажея. Какой был парень! Загляденье! И калеку жалко, ему бы еще жить да жить. Э-э, Фонза, ты того… Ты лучше меня послушай. Кого из тюрьмы отпустили как душевнобольного, тот уже ни за что не отвечает. Захочет — и пырнет. И ничего ему не будет. Обходи его, Гелена, стороной, говорят же тебе — не замечай его. И Магдалену обходи, надо от них подальше держаться. Подумаешь, первым поздоровался! А ты прикинься, что недослышала, не заметила его, вроде что-то в сумке ищешь и найти не можешь. Он давеча на одного в городе напал, вы слышали, Гомбой на кого-то напал, в проулке, у лавки Гербери? С ножом? А что, может, и с ножом».

Время шло, и людям прискучил постоянный их страх, постоянная осторожность. Гомбой вырезал фигурки из дерева, деревянных кукол-музыкантов, бродячих циркачей. Они с женой уже давно этим кормились, уже давно Магдалена эти его забавные поделки, его бродяг, скрюченных старых музыкантов, продавала на ярмарках и проселочных дорогах.

Людям надоело беспрерывно остерегаться, утомил их страх перед Гомбоем, и лишь в солнечные и ясные дни, когда Гомбой усаживался на порог, тот самый, с которого разнеслась весть о смерти Блажея, когда он там усаживался и принимался вырезать музыкантов, лишь когда в его руках начинал поблескивать нож, людям сразу приходило в голову, как это хорошо, как они правильно сделали, что держались от убийцы подальше.

Гомбой и топором однажды заработал, снова решился взять в руки смертоносный инструмент, рубил, строгал доски. И только когда он стал эти доски обтесывать, да шлифовать, да сбивать и покрывать черной краской, только тогда до всех дошло, отчего это давненько не видали они Магдалены, отчего увядшая, иссохшая Магдалена давненько не попадалась им на глаза. «Может, это совесть ее доконала. Ослабела, слегла, месяц-другой пролежала, помаялась, истаяла, да и испустила дух». — «А если он ее того… Чем черт не шутит, вдруг на Гомбоя через столько-то времени опять накатило?» — «Глупости говоришь». — «Посмотрим, пойдем на похороны, там и посмотрим. Надо пойти, а ежели что заприметим…» «Терпения моего больше нет, — кипятился Яно Бочко, — если угляжу где на ней засохшую кровь, придушу Гомбоя вот этими руками, вот этой своей кувалдой прихлопну как муху, и зачтется мне доброе дело».