Соло для оркестра

Мещанской бездуховности писатели противопоставляют чистую и наивную детскую психологию (Ольга Фельдекова «Небо, которое красивее взаправдашнего»). Ради материнской любви сознательно и добровольно берет на себя тяжкий крест заботы о муже-пьянице, отце ее детей, героиня рассказа М. Черетковой-Галловой «Приговор». Но часто случается и так, что самоотверженная родительская любовь способствует развитию даже в маленьком ребенке будущего тирана и эгоиста (Ян Боденек «В парке перед полуднем»). А в рассказе «Мальчик с ключом на шее» Йозеф Мокош касается другой не менее важной проблемы — говорит о «заброшенности» ребенка в семье с чрезвычайно занятыми работой родителями.

Для современного чешского и словацкого рассказа характерно большое жанровое и стилистическое многообразие. Мы встретимся здесь с новеллистикой исторической (рассказ Блажея Балака «Белый камень»), фантастической («Теория Эды о рыбах» Любомира Махачека), юмористической («Необычайная история Йозефа Сатрана» Ф. Ставиноги, «В футболке „Локомотива“» Петера Белана). Есть рассказчики, пользующиеся традиционной манерой объективного авторского повествования или формой повествования от лица героя. Есть авторы, активно вносящие в прозу лирическую, поэтическую струю, порой связанную с использованием фольклорных мотивов (Иржи Медек «Дорога», Ян Бенё «Парни поют», Станислав Ракус «Песнь о родниковой воде»). Иногда писатели стремятся раскрыть богатство жизни, передавая ее через восприятие разных людей, выявляя самые разнообразные нюансы настроений (Петер Андрушка «Встречай зеленое утро»). Появляются рассказы, где реальность граничит с гротескной фантастикой («Только вчера…» Я. Ленчо), рассказы-притчи («Садовник» Любоша Юрика).

Современный чешский и словацкий рассказ прочно связан с национальной традицией. Так, воздействие прозы Карела Чапека можно ощутить в философичности и глубоком психологизме рассказов Эдуарда Петишки и Карела Гоубы, а Станислав Ракус явно использует опыт словацкой лиризованной прозы рубежа 30—40-х годов. Но примечательно, что чешские новеллисты нередко строят рассказы на словацком материале (Я. Козак, Я. Сухл), а словацкие писатели опираются на опыт чешской прозы (например, рассказ Б. Белака «Белый камень» заставляет нас вспомнить «Шахтерскую балладу» Марии Майеровой, а конструктивному мастерству учатся у Чапека не только Яна Моравцова и Франтишек Чечетка, пишущие по-чешски, но и словак Ян Ленчо). Идя в русле современных исканий всей прозы социалистических стран, чешские и словацкие новеллисты стремятся сочетать социально-психологическую конкретность с обобщенностью содержания и многообразием художественных форм, в том числе «условных» (миф, притча, гротеск).

Рассказ молодого брненского писателя Людвика Штепана носит название «Соло для оркестра». Таким же многоголосым соло для многих инструментов представляется мне и современная чехословацкая новеллистика, обнаруживающая «болевые точки» общества и вместе с тем прославляющая жизнь и человека в их неисчерпаемых возможностях.

Олег Малевич

Петер Андрушка ВСТРЕЧАЙ ЗЕЛЕНОЕ УТРО

По деревне несся вихрь, задевая телеги, перескакивая с крыши на крышу. Старушка подложила дров в плиту, притворила окно и, накинув на сухонькие плечи черный шерстяной платок, вышла из дому.

Грустный вид у деревенских погостов весной. Прибавляется новых могил, а деревня пустеет. Напоследок вытянешься ты на ложе, и никто больше не увидит тебя, как стоишь ты перед корчмарем и заливаешь жар души глотками горьковатого пива. Ты всего лишь холмик где-то там за деревней. И старушке известно, что костел на нижнем конце кладбища — слабая утеха перед последней дорогой. К тому же священник берет безбожные деньги за каждые похороны.

Ветер, захватив шерстяной платок, подтолкнул старушку и потерся о стройную башню костела. Топай, старая, и не богохульствуй даже в мыслях своих. У ворот кладбища под ее ногами запел песок, она замедлила шаги, открыла ворота, осенила себя крестом. Высокий терновник, колодец, мрамор. Недобрая весна забрала тебя, старик, а теперь и за мной пришла. Весна, зеленая пажить, свежие пучки листьев. Прошлый год Эмиль нарубил мне дров, хватило чуть ли не на всю зиму. Все больше дуб да акация…

Когда мы впервые встретили Нору, деревенька эта существовала для нас лишь как маленькая точка на карте, точка с чудны́м и ничего не говорящим нам именем. У Норы был белый свитерок и распущенные по плечам волосы. Эмиль знал ее раньше. Встречал в кино, на рынке, в школе. И ему даже в голову не приходило, что она может стать для него интересной. Эмиль тугодум. Он рубил старушке дрова на всю зиму и думал о Норе. Она ему нравилась. Школа, рынок, кинотеатр. Потом возник этот длинный с зализанной прической, а с ним начались и прогулки. Прогулки по длинной белой дороге, усыпанной кленовыми листьями. Этот малый все равно что старый ломаный грош. Того и гляди, рассыплется. И как это ее угораздило попасться ему на удочку, Эмиль никак не мог взять в толк.