Соло для оркестра

В поле нас возили на тракторе. Эмиль скучал по своей «татровке», можно было бы с шиком прокатиться, и тогда Нора — почем знать, — глядишь, еще и одумалась бы. Мы видели ее раза два, но встречи с ней избегали. Умышленно, подчеркнул Эмиль, но мы с Нончи были уверены, что скорей из трусости, а не из умысла. Распущенные волосы Норы, налитое тело, шаг, будто звон колоколов. Если она еще разок попадется мне в руки — все, не ускользнет. Эмиль с расстройства делал глупости. И его затея с феерией на свадьбе тоже была самая натуральная глупость. Нора выходит замуж, бабушка готовит ей настоящую деревенскую свадьбу, где будут жареные утки, свиная печенка, домашняя ливерная колбаса, горы пирогов, вино и подружки с горделиво выпяченными пышными грудями. Но в день свадьбы Нора всех переплюнет, заявил Эмиль, она непревзойденна. Нора — символ женственности, женского совершенства — стала идолом, перед которым Эмиль капитулировал. Мы его понимали, и он был нам смешон. Ничего ведь у него с ней не было, а он устраивает цирк, собирается разбить в костеле во время венчания бутылку сливовицы в тот самый момент, когда Нора произнесет «да». Бред, который мог родиться лишь в голове Эмиля.

Старушка Нору знала, знала ее под именем Милана.

— Что вы там ни говорите, ребята, она же Милана, вы только поглядите ей в лицо.

— А что она за девушка? — спросил я как-то у старушки.

— Обыкновенная, парень, девушка и девушка. Как помер у ней отец, она все к бабушке льнет.

— И часто она бывает в деревне? Приезжает ли?..

— Да каждые каникулы приезжала.

— А ребята? Ухаживают за ней ребята?

— Ну как же… не знаю я, правда. Теперь вот объявился какой-то. Говорят, замуж за него выходит.

— Знаю, такой прилизанный…

— Чего? — старушка вроде бы не поняла.

— Говорю, прилизанный такой.

— А отчего… прилизанный уж сразу…

— Эмиль так прозвал его — за то, что он причесывается гладко и весь как обсосанный.

— Это верно. — На губах старушки промелькнула улыбка. — А у Миланы все при ней. И тело такое, что просто загляденье.

— И вы смотрите, какое у девчонок тело?

— Смотрю ли? — Старушку задел мой вопрос. — Как же не смотреть! И на меня смотрели.

— А вы-то почему смотрите, бабуля?

— Смотрю, легко ли рожать будет…

— Что же, это по девушке видно?

— Само собой, конечно, видно.

— А по чему?

— Если бедра широкие — значит, легко.

— А Нора?

— Милана-то? Нет, этой легко не будет. Здорова девка, а бока узкие.

По ночам мы размышляли о Норе. Нора, Милана… Бабуля наша занятная — рассказывает о Милане, а у самой на уме Нора. А когда говоришь ей про Нору, она думает о Милане. Рассуждения Нончи остроумием не блистали, но терпеть их можно было. Зато Эмиль не мог вырваться из плена немыслимых идей. Последнее время он даже начал избегать старушку — мы это связали с Норой, — он утверждал, что ему неприятно ее морщинистое лицо и всевидящие глаза. Она боится весны, слыхали, ребята, она боится весны! Несколько раз говорила уже, что весна — плохое время года (а почему, спрашивается?), весной, мол, больше всего умирает стариков, они не любят зеленого цвета, да и солнце старым людям вредит.

В день Нориной свадьбы мы сидели в костеле. На дворе жара, последние дни жатвы. Утомительная тишина давила на нас камнем и истощала наше терпение, мы ждали, как поведет себя Эмиль. Ясно было одно: если он разобьет бутылку об пол, нам придется покинуть костел и не показываться на глаза старушке, а Нора будет опозорена. Но мы не посмели перечить Эмилю. Бедный неприкаянный Эмиль должен был сам решить, как поступать.

Позже, когда мы допивали уцелевшую сливовицу, кто-то тихонько постучал в окно.

— Я не верю в духов, — сказал Нончи. — Но не удивлюсь, если сейчас к нам ввалится некто в белом одеянии.

— Приготовь приветственный спич, — криво усмехнулся Эмиль, — я иду открывать.

Отворив дверь, он проглотил язык. Сегодня я уж не скажу — от страха или от радости. Широкая улыбка на Норином лице, ужас — в глазах Эмиля.

— В деревне о вас говорят, что вы хорошо работаете, — произнесла она, входя, — но я-то знаю, что вы приехали из-за меня…

— Ты малость опоздала, — сказал Эмиль. — Мы только что допили.

— То-то я смотрю, вы вроде не в себе. — Нора изучающе оглядела нас.

— Не в себе? Да ты что, с какой стати?

— И не спорьте, — помолчав, проговорила Нора. — Сдается, вам уже и сказать мне нечего.

— Нечего, — взял слово Нончи. — Эмиль готовил маленький сюрприз, да вот, как видишь, осталась пустая бутылка.

Не могу сказать, что Эмиль не испытывал благодарности к Нончи за его находчивые слова, но он продолжал молчать. Нора была здесь, на время забыв про своего облизанного, она была наша, и это было прекрасно.

— Будь у меня здесь «татровка», — вдруг по-детски искренне проговорил Эмиль, — я повез бы тебя в свадебное путешествие.

— И разумеется, Нончи с Петером, — засмеялась Нора.

— Вот уж не ожидал, Милана, что ты нам такое устроишь, — подал голос и я, — то есть Эмилю. Ты же знала, что нравишься ему. Могла бы сказать по крайней мере заранее.

— Ладно, не обращай внимания, — сразу вмешался Эмиль. — Поговорим лучше о моей «татре». Скажи, Нора, куда б ты хотела поехать?