Соло для оркестра

— Чтоб ты понял, — раздельно проговорил Эмиль. — В данную минуту мне плевать на твои взгляды, важно, как ты поступишь, что сделаешь, что ты обязан сделать. Или ты добьешься порядка, или мы иначе решим вопрос. Вызовем вас на бюро — слышишь? Весь ваш комитет. Придется расхлебывать, и ты знаешь, чем можешь поплатиться. Я тебе не позавидую.

Буц промолчал.

Вздрюченный Петраш, с ходу готовый кинуться в драку, не сводил с Эмиля взгляда.

Буц в замешательстве сокрушенно вздохнул.

— Неужели ты не видишь, Эмиль, как я всем этим расстроен? Черт возьми! Но ты слышишь, чего желает народ? Само собой, нельзя было доводить до такого. И нам ничуть не лучше твоего. — Он в отчаянии развел руками.

* * *

Прошло два месяца. Был сумрачный вечер, дул освежающий северный ветерок, принося запах обнаженной, воспрянувшей после дождя земли.

Дом Дуды дышал жизнью. Просторный, красивый — он не был еще оштукатурен и в ряду других домов казался неоперившимся крупным птенцом. В углу двора под новым сараем валялся строительный инструмент и груда досок со следами засохшего раствора и извести, бочонок. Но ближе темнели грядки и молодая яблонька. Яблонька-то, конечно, была тут давно, но Эмиль заметил ее лишь сегодня и вокруг нее свежевскопанную, черную землю.

Над тополем кружили аисты.

Они садились на ветки, взлетали, вытянув длинные шеи, клекотали, стуча клювами, били крыльями. Огромный белый рой — белый и сияющий — слепил глаза. Отец рассказывал ему, что все аисты улетают в один день и перед дорогой проверяют силы, а слабых, чтоб не задерживали в пути других, не берут. И еще отец говорил, что весной с белыми аистами к нам возвращаются надежды, а осенью снова улетают.

Он поднял глаза на аистиную стаю, осмотрел дом Дуды, снова поглядел вверх.

Тишина в окнах, все здесь словно и не имело никакого отношения к тому знойному дню, когда Дуда с женой спасались бегством и отсиживались в школе.

Вечерний покой и умиротворение навеяли образ Дудовой. Она плакала и смеялась одновременно, когда после заседания бюро узнала, что Буц с Петрашем получили по выговору и Буц обещал навести порядок.

Так оно и случилось. Когда не стало другого выхода, Буц навел в деревне порядок, и снова это был прежний Буц.

Появись он сейчас, наверняка весело воскликнул бы:

— Эмиль, здорово, мне уже сказали, что ты приехал!

И заговорил бы об урожае и о поставках.

Яблонька на грядках напомнила Эмилю родной дом.

Он увидел ящичек с цветами на окне низкого, приземистого дома, крошечный дворик, где в закутке топотали кролики, а в хлеву мекала коза. Иной год они откармливали и поросенка. Отец, работавший на лесопилке и никогда не занимавшийся дома хозяйством, зимой не раз говаривал матери, что полезет за сеном для козы. Забравшись на сеновал, он отрезал себе кусок висевшего там копченого мяса. Летом мать кричала отцу:

— Ну-ка, закинь сено на чердак, там еще висит шпагат от мяса.

Она таскала огромные ноши травы. А Эмиль пил козье молоко — оно обычно стояло в кувшине на буфете. Напившись, норовил побыстрее улизнуть из дому, пока мать не поручила ему какой-нибудь работы, — на улице его дожидались приятели. По вечерам все отдыхали, усевшись на ступеньках крыльца, и сумеречный свет стирал с их лиц усталость. Эмиль любил садиться так, чтобы видеть яблоньку. От нее всегда исходил слабый аромат — цвета ли, поспевающих ли плодов, — а когда ствол отсыревал — резкой свежести коры.

Кто-то промелькнул в окне у Дудовых.

Лицо появилось лишь на мгновенье, к волосам взметнулись две руки, и тут же Дудова вышла на порог, она вытирала ладони о юбку и улыбалась, вся прямо-таки сияла.

— Заходите, ну заходите же в дом. Царица небесная!

Да нет-нет, он лишь на минутку, заглянул по пути и едет дальше, вон машина дожидается… Поток благодарственных слов смутил его.

— Имро вот-вот вернется, — добавила она.

Скрипнула соседняя калитка.

Петраш нес сумку, полную бутылок: видимо, отправился за пивом.

В первый момент Эмилю показалось, что тот возвращается домой, но нет, Петраш вышел на дорогу. Держался он напряженно, не замечая Эмиля.

И только минуя его, на мгновенье поднял голову, стрельнул глазами, однако поздоровался.

Эмиль отдал честь, приложив указательный палец к виску, улыбнулся.

Но Петраш тут же отвел глаза и пошел прямо, устремив взгляд в сторону площади.

— Сегодня не получится. Я еду дальше, тороплюсь, — объяснил он Дудовой. — В другой раз непременно зайду, когда Имро будет дома.

Его удивил доверительный тон собственного голоса. Имя Имро он произнес с ударением, хотя вечерняя тишина и без того придавала голосу звучность.

Шофер уже включил мотор, когда Эмиль заметил поспешавшего к нему Буца.

— Здорово, Эмиль, мне передали, что ты приехал. — Буц размахивал руками, глазки его блестели.

Эмиль выругался про себя.

Незаметно было, чтобы Буц насиловал себя, изображая радость. Лицо светилось покоем и благодушием, словно качества эти были оттиснуты на нем извечно.