Соло для оркестра

Он прищурил глаза, так что они превратились в узкие щелочки, окруженные сетью морщинок, и внимательно огляделся вокруг. А мы не сводим взгляда с его обветренного лица и щелок грустно улыбавшихся глаз.

— Черт побери, — воскликнул Гошек и наклонился к старику. — Зачем он вернулся? Что-то я нынче ничего не понимаю.

Пять костелов, пять часовенок, трактир, луг да пыльная дорога, которая вьется и вьется без конца.

— Ну, мне, пожалуй… — начал было старик, но не договорил, как и не докурил зажженной сигареты. Смел ее под стол и растоптал. Очень вдруг заторопился.

— Я провожу вас, — предложил Гошек.

— Спасибо, не нужно, сам дойду.

К дому он подошел слегка осунувшийся. Рассеянно пошарил по карманам, но ни в одном ключей не было. Снял ли он их с вешалки в прихожей? Может, забыл в трактире? Старик не мог вспомнить, хоть убей.

Тогда он позвонил два раза, как это было принято у них в семье, и стал ждать. Послышались шаркающие шаги, со скрипом повернулся в замке ключ.

— Ну, как прогулялся? — спросила старуха.

Старик только махнул рукой.

— Жарко было, да?

В ее голосе слышалось участие.

— Да, жара.

— Тебе не плохо?

Она стояла перед ним, а когда поднялась на цыпочки и глаза ее приблизились к его глазам, ему вдруг показалось, что она очень помолодела.

— Послушай, — сказал он, — может, плюнем на все? Долго еще нам себя мучить? Мало, что ли, намучились мы за эти годы?

Старуха заволновалась.

— Что-то я тебя не понимаю, — тихо проговорила она, и морщины вокруг ее глаз снова стали заметны. — Не понимаю, о чем ты…

Он обнял ее за дряхлые плечи:

— Сейчас поймешь.

Не снимая башмаков, старик прошел в столовую к столу, схватил один из трех стульев — тот самый, с высокой резной спинкой — и вынес за дверь.

— Снесу-ка я его на чердак, — сказал он, проходя мимо.

Она остолбенела:

— А если он вернется?

— Тогда поставим обратно. Или нет, — он запнулся, — пусть он сам поставит.

— Я уж и не знаю… — в голосе ее звучала мольба, — привыкла уже. Как это можно, взять вдруг и все переменить.

— Можно, — отрезал он. — Через наш город столетиями шла дорога. Старая и узкая. Она уже срослась с ним, без нее я города себе не представлял. А теперь через холм проложили другую. Я ее видел. Широкая и красивая.

— И ради нее выкорчевали часть парка.

— А что делать? Где-то нужно было ее проложить. Если бы расширили старую, то снесли бы небось нашу лачугу. И не только нашу, — добавил он, помолчав.

Старик сел и взглядом указал жене на другое кресло — взволнованная, она все еще стояла в дверях.

— Видишь ли, без перемен никак нельзя, — быстро проговорил он, словно раз и навсегда хотел покончить с тем, что причиняло сильную боль. — Кто только и знай, что ждет, так и умрет в ожидании. Запомни это, пожалуйста, и постарайся меня понять. А теперь подай мне газету, я ее еще не читал.

Когда старик брал газету из рук жены, на колени ему упало письмо. Он схватил его трясущимися пальцами. Поднес к слабым глазам, и рука его бессильно повисла. Конверт в траурной рамке с иностранным штемпелем выпал у него из рук, соскользнул, как перышко, на порог, прямо в полосу солнечного света, и белел там, пока на него не наползла тень.

Котенок, вернувшись домой после своей первой прогулки, наступил на письмо, и на траурном конверте остался отпечаток его грязной лапки.

Склоны высокой насыпи, на плоском хребте которой пролегла автострада, еще не успели обрасти травой. Не было травы и на откосах, где шоссе, вгрызаясь в холмы, проложило себе прямой путь. Земля здесь от полуденного зноя выгорела. Между рыжими откосами тянулись две ленты автострады, тоже разделенные полоской рыжей земли. Лазурное небо было высоким, над автострадой дрожал и струился разогретый воздух. По правой стороне шел старый цыган, опаленный солнцем, взмокший от пота, в черной шляпе, надвинутой на глаза. Он вел под уздцы тощую клячу с вздувшимся животом, костлявым задом и выступающими ребрами.

— Она жеребая, — сказали ему в госхозе. — Нужно показать ветеринарному врачу.

— Зачем врачу? Я без всякого врача родился.

Собеседник пожал плечами:

— Лучше показать.

— Ага, — кивнул головой цыган, — а где он, позвольте узнать, врач этот?

С этим вопросом он обратился к группе людей, стоявших посреди двора.

— Эй, Дочкале, — позвал кто-то из собравшихся, — тебя тут какой-то цыган спрашивает.

Из узкой двери высунулся невероятно толстый человек в очках, белом халате и сапогах. Он едва протиснулся в дверь.

— Какой еще цыган? — недовольно проворчал он.

— Какой? Да вот этот, — они показали пальцем.

Оробевший цыган стоял рядом с лошадью; не найдя сразу что сказать, он сорвал с головы шляпу и стал мять ее в руках. Ветеринар бегло оглядел кобылу, заглянул ей под раздутое брюхо и ощупал плод. При этом он напевал себе под нос, а распрямившись, сказал:

— Кобыла в тяжелом положении. Что вы с ней сделали?

— Да разрази меня…

Цыган насмерть перепугался. Видишь, малышка, мысленно сказал он своей кляче, видишь, плохи твои дела, и откуда такая напасть? Говорят, неважно выглядишь. Вот и доктору от тебя беспокойство.

— Где живете?

Цыган назвал свой адрес.

— Я к вам приеду.

— Я и сам приду…