Соло для влюбленных

– Чао, – Лариса махнула Миле рукой на прощание, закрыла за ней дверь, вернулась на кухню и включила чайник.

Гнева на Глеба уже не было: то ли выдохся под влиянием выпитого, то ли Лариса просто не могла долго на него злиться. На смену гневу пришло сожаление. Зачем она сорвалась, не сдержала себя? Глеб, в сущности, не сделал ничего плохого по отношению к ней, просто отстаивал свое право быть таким, какой он есть. Ведь и она боролась за это право – с Павлом, родителями, друзьями, соседями.

Стоп! О каком праве она говорит? Она забыла о Леле Коптевой, которую Глеб, следуя своим пристрастиям, вычеркнул из жизни, не испытав при этом ни малейшего раскаяния! Неужели она готова простить ему это?

Да, готова! Она презирала себя, но с каждой минутой все яснее осознавала, что Глеб нужен ей любым. Пусть даже употребляющим анашу, не сознающимся в своем преступлении, исчезающим, врущим. Любым!

Надо вернуть его. Позвонить, сказать: она жалеет, что так вышло.

Как только Лариса проговорила про себя эти слова, ей сразу стало на удивление легко. Тяжесть, давившая на нее весь день, прошла, совесть, растревоженная разговором с Бугрименко и Верой Коптевой, уснула. Лариса в который раз за день набрала номер Глеба. Он должен ответить, трубка в его квартире больше не валяется на полу – Лариса подняла ее и вернула на место.

Раздались длинные, тягучие гудки. Нет дома? Куда он исчез? А вдруг Ларисины слова вывели его из себя? Что могло прийти ему в голову в таком состоянии?

Лариса дрожащей рукой набрала мобильный номер, заранее зная, что ответа не будет. Она не ошиблась: телефон молчал.

Идиотка! Что она наделала! Как можно было оставлять Глеба одного, всерьез принимать его слова, обижаться на него! Ведь он просто больной человек, отчаянно нуждающийся в ее помощи. И вместо этого она явилась к нему, точно судья, обвиняла, требовала признаний! Теперь остается лишь надеяться, что ничего страшного не произошло, и ждать завтрашнего дня.

Лариса ушла в спальню и легла на кровать, не расстилая ее. Невыносимо болела голова, во рту было противно и сухо. Как она завтра будет петь? Как вообще встанет и выйдет из дому?

Она прикрыла глаза. Не нужно ни о чем думать, просто постараться уснуть. Она увидит Глеба на репетиции, поговорит с ним, все объяснит…

Постепенно мысли смешивались в голове, теряя ясность, перед глазами возникали причудливые картины, никак не связанные с событиями минувшего дня.

Она не могла определить, сколько пролежала в этой полудреме, может, час, а может, и все три. В чувство ее привел телефонный звонок, прогремевший над самым ухом.

«Глеб!» – сонной одури как не бывало, Лариса вскочила, схватила трубку.

– Да, я слушаю!

– Ну, здравствуй, дорогая!

Лариса вздрогнула, рука, державшая трубку, дернулась, чтобы опустить ее на рычаг. Но она замерла, продолжая сжимать ставшую сразу горячей и мокрой пластмассу.

Мужской голос, который она только что услыхала, был низким, чуть хрипловатым и отдаленно знакомым. Но где именно Лариса его слышала, она понять не могла.

Сердце забилось где-то в горле, мешая дышать.

– Ждала меня? – В трубке раздался приглушенный, низкий смешок. – Еще бы! Интересуешься, что за негодяй сбил несчастную малышку? Хочешь восстановить справедливость? Ну, чего молчишь, точно язык проглотила?

Лариса услышала шум своего дыхания и осторожно сглотнула. Боже мой! Кто это?

– Вот что я тебе скажу, красавица! Не вздумай влезать в это дело, не то судьба обойдется с тобой крайне несправедливо. Тебе ясно?

Лариса продолжала молчать, изо всех сил сжимая трубку побелевшими пальцами.

– Ясно? – громче повторил голос. – Я думаю, что да. Запомни, ты ничего не видела. Ни машины. Ни краба. Ни-че-гo! Усвоила? Вот и славно! А чтобы тебе не было скучно, дорогая, я буду позванивать. Гуд бай! – голос одновременно ласково и зловеще протянул, точно пропел последнее слово.

Лариса так и стояла, слушая гудки, точно приросшая к трубке, не в силах пошевелиться, опустить онемевшую руку, глубоко вздохнуть.

Напрасно она думала, что происходящее с ней – кошмар. Нет, все, что было до этого, стало лишь прелюдией к настоящему, всепоглощающему ужасу, от которого нет спасения.

Кто мог звонить? Голос явно изменен, но все равно Лариса уловила знакомые интонации. Кто, откуда мог узнать про машину с крабом? Ведь она ни одной живой душе не говорила про это. Разумеется, кроме милиционеров и Глеба.

Но это не может быть Бугрименко. Какой бы ни был хитрец, он все же представитель закона, имеет милицейский чин, погоны. Нет, Бугрименко не стал бы действовать такими методами, даже если бы хотел уличить ее во лжи. Кроме того, говорит следователь с заметным украинским акцентом, который не затушуешь. А в голосе того, кто только что звонил Ларисе, нет ни намека на него. Но кажется… есть оканье.

Лариса без сил опустилась на кровать. Глеб? Нет, не может быть! Он не способен на такое. Но кто еще? И почему именно сегодня, когда она раскрыла перед ним карты, признавшись, что видела его за рулем «Опеля»? Испугался, что Лариса донесет на него?