Соломенный кордон

Отчетливый рокот мотора послышался совсем рядом, а через несколько минут показалось поле, по которому медленно ползла машина.

— Я вам вот еще что хотела сказать, бросьте ходить по людям непрошеным гостем.

Улыбнувшись Митяй поскреб затылок.

— Бойкая ты девка и не в шутку красивая...

Галина слезла с воза и, утопая по щиколотку в грязи, пошла навстречу трактору.

Колядин заглушил мотор.

— Виноват, Галина Сергеевна, но надо...

Галина прошла мимо Колядина и подозвала к себе прицепщика, светловолосого паренька.

— Справишься один?

— Справлюсь, — кивнул тот.

— Пойдемте! — она взяла Колядина под руку. Он сразу обмяк и с трудом дотащился до воза.

Вечером его увезли в больницу.

У самого медпункта зацвела суковатая липа. Вечерело, и солнце отсвечивало радужными лучами, от которых белый цвет липы казался красноватым, а стекла в окнах школы горели.

— Галина Сергеевна, я привез больного, — сказал вошедший Митяй.

Галина накинула халат и выскочила во двор.

— Ваня! — радостно и удивленно прошептала она. — Ты же обещал через две недели.

— Так бы и случилось, если бы не этот товарищ, — сказал Клинкин, указывая на Митяя. — В вашем районе три Каменки. Я приехал вчера, и меня направили совсем не туда, куда нужно. Вернулся сегодня в район и случайно узнал, что ты живешь здесь. — Тихо добавил: — Я сдал досрочно сессию.

Клинкин посмотрел вокруг. Аккуратные избы тонули в свежей зелени. Недалеко голубела широкая излучина реки. Вечерний воздух был напоен ароматом скошенных трав.

— Галка, красота здесь какая! Можно, я останусь на все лето?

— Можно и навсегда, — весело ответила Галя.

Когда они пересказали друг другу все новости, Галина повела Клинкина показывать деревню.

— Знаешь, Галка, я бы на твоем месте жил на лугу, в стогу сена.

— Ты будешь жить у меня, а я у тети Дуси.

Клинкин понимающе кивнул головой.

— Галка, какая ты хорошая! А тебя действительно «врачихой» называют?

— Действительно.

— Это потому, что фельдшерица трудное слово, нет, вернее, потому, что тут именно ты должна быть врачом! — он обнял ее, и Галина почувствовала, как радостно застучало сердце. Она вспомнила последнюю ночь в общежитии, Аду, комсомольского секретаря. И все страсти, все волнения, которые ей пришлось пережить, показались мелкими и пустячными.

Они вышли на взгорок. Видно было, как за широким зеркалом пруда, на лугах, рядами темнели копны сена, а над ними в безоблачном небе высоко кружили два журавля. Казалось, что и птицы только за тем подымаются в небо, чтобы лучше видеть красоту деревенского лета.

Соломенный кордон

Я уезжал на попутной машине дальше и дальше от большой дороги. Проплывали по бокам холмы с едва заметной серой зеленью на вершинах, овраги, полные грязного ноздреватого снега. Когда машина шла вдоль такого оврага, то видно было, как кое-где мутные бурливые ручьи вырывались из-под кромки осевшего снега и, обрастая пеной, тут же скрывались под мостом или опять прятались в глубокие трещины льда.

Ехал я к незнакомому рыбинспектору, который жил на Соломенном кордоне.

Товарищ дал мне его адрес, хвалил места, рыбалку и самого рыбинспектора.

— Очень интересный и хороший человек Сапрон Терентьевич. Поживешь у него — всю жизнь будешь помнить.

Товарищ сообщил мне, что сначала Сапрон Терентьевич жил в деревне, а после того, как освободилась сторожка лесника, переехал на Соломенный кордон.

Кроме меня в кузове машины ехал еще человек, разбитной мужчина лет тридцати. Он сидел напротив у кабины на прошлогодней ячневой соломе, привалившись спиной к борту. Время от времени посматривал в мою сторону темными глазами.

— По всему видать, что половодье беды натворит, — сказал он, оглядываясь по сторонам.

— Воды будет много, — ответил я ему.

— Ну что, закурим? — предложил он и сделал рукой жест в мою сторону, как бы приготовясь взять из пачки папиросу.

— Не курю, — признался я.

— Да я тожа, своих не имею, а чужих не курю, — сказал он. — Так, если за компанию посмолить.

Мы разговорились. Я узнал, что попутчика моего зовут Василий и что он не любит долго работать на одном месте и в год меняет по нескольку профессий. Был колхозником, рыбаком, рабочим кирпичного завода, шабашником...

— И скажу я тебе, что где я ни работал, где ни служил — ни одного места не жалко, вот ежели только должности шофера на молоковозе...

— Это почему? — поинтересовался я.

Он пристально посмотрел на меня темными глазами и, усмехнувшись, сказал:

— Тебе можно сказать, с секретом я работал, доход имел.

— Молоко продавал, что ли?

— Чудак ты человек. Кто его в наших местах купит. Ну, если и найдешь такого, он тебе за двадцать литров рупь даст. От этого одни неприятности, а не доход. У меня такая коммерция была, что ты своей головой вовеки не сообразишь. — Он помолчал, затаив надежду, что я начну гадать, высказывать предположения о его «коммерции».

Но я помалкивал — ждал, когда Василий заговорит вновь. И он заговорил: