Соловьев и Ларионов

Свои воздушные одеяния она снимала спокойно и изящно, с той неуловимой долей обреченности, которую настоящая женщина просто обязана предъявить своему обладателю. Сняв джинсы, взвесила их на руке и с коротким звяканьем пряжки бросила на стул. Из-под длинной, мужского покроя, рубашки извлекла трусики и осторожно (большой и указательный пальцы) положила их на джинсы. Взялась обеими руками за ворот рубашки, помедлила. Словно в сомнении, расстегнула длинный ряд пуговиц. Рубашка соскользнула с плеч, но край ее остался в Зоином кулачке. На фоне смуглого тела светлое полотно рубашки непринужденно спадало на пол, складывалось в необычный, пахнущий дезодорантом цветок. На упругой Зоиной попке мерцал след от бикини.

В эту ночь она была другой. Обнаружив накануне темперамент, сегодня Зоя демонстрировала не менее выдающуюся технику. В нечеховской этой сфере познания музейной сотрудницы были, к удивлению Соловьева, безграничными. Образ лодки среди волн, пришедший вчера в голову исследователю, померк. Теперь это было что-то другое, что не поддавалось мгновенному определению. На обдумывание же у Соловьева просто не было времени.

Утро было сказочным. Расслабленным, тихим, умиротворенным. Как после бани: полное спокойствие. Абсолютная раскрепощенность тела, наслаждение каждой его клеткой. Или – как после вчерашнего футбола. Приятная боль в мышцах ног и таза, нежелание вставать. Плюс чувство глубокого удовлетворения: Соловьев подумал, что эту фразу он впервые прочувствовал по-настоящему.

Сев на него верхом, Зоя стала делать ему массаж. Начала с волос. Собирала их волнами, сводя на макушке руки в замок. Разминала шею и спину. Сначала касалась самыми кончиками пальцев, едва-едва, словно впускала через них таинственное электричество, заставлявшее Соловьева покрываться гусиной кожей. Затем следовали мощные хватательные движения ладоней. Они превращали соловьевскую спину в желе, в пластилин, лишали ее полученных хрустальных токов, вливая взамен расправляющую мышцы энергию. Потом – Зоя пересела на его ноги – массировалась поясница, потом – мягкое (какое все-таки удачное название) место. Там оказалось особенно приятно: эта мягкость была создана для массажа. Зоя погружала ладони в покой самых сильных его мышц. Пульсирование ее ладоней повторяло ритм самих этих мышц, имитировало их древнее движение. Перешла к ногам. Растирая их с двух сторон, добилась полной расслабленности. Подготовка футболиста к выходу на замену: с ним тоже так поступают. Ступни. Пятки – втирающим круговым движением. Подробно каждый палец. Апофеоз телесного. В открытое окно врывался свежий утренний ветерок с ароматом можжевельника. Он смешивался с запахом их тел.

После завтрака они отправились на набережную. По дороге Соловьев успел взвеситься и измерить рост. Он подумал, что на петербургских улицах уже не встретишь медицинских весов. Белых, в разводах после перекраски, с тихим звяканьем передвижных гирь. Куда они исчезли? Куда исчезли автоматы по продаже газированной воды? Квас и пиво в бочках? Ни один учебник истории, думалось Соловьеву, не отметил их ухода, так же как ни один учебник не сказал об их появлении. Но они ведь – были. Определяли быт, скрашивали жизнь – в доступной им, разумеется, степени.

Взвешивал Соловьева пожилой человек в очках. Линзы очков были большими и выпуклыми. Такими же казались его глаза, когда он следил за делениями весов. Строго говоря, он за ними и не следил. Вес каждого он мог определить еще издалека. Вместо правой дужки к очкам была привязана резинка.

– Шестьдесят восемь пятьсот. Желаете измерить рост?

– Желаю, – сказал Соловьев.

Он встал на ростомер, и подвижная часть прибора опустилась на его голову с неожиданным стуком.

– Мэтр семьдесят девять. До полной гармонии не хватает полкила.

Соловьев развел руками и расплатился. Под футболкой он почувствовал прохладную Зоину ладонь.

– Я буду тебя кормить, – пообещала Зоя шепотом. Ее губы коснулись соловьевского уха. – До полной гармонии.

Несмотря на яркое солнце, на набережной было свежо. С моря дул сильный ветер. Брызги взмывали над бетонным выступом у воды и ложились где-то далеко на втором ярусе набережной. Их полет сопровождался небольшой аккуратной радугой. Блеснув в последний раз под ногами прохожих, брызги испарялись с неправдоподобной скоростью.

Зоя сняла сандалии, взяла их в руки и пошла босиком. По ее сияющему лицу Соловьев понял, что от него она ожидает того же. Скрывая внутреннее нежелание делать это, он тоже снял сандалии и понес их в руках. Асфальт оказался невероятно горячим, и идти по нему было почти пыткой. Не меньшее страдание брезгливый Соловьев испытывал от предположения, что идет сейчас, с большой вероятностью, по чьим-то плевкам, пусть даже и высохшим. Хотя направление Зоиных мыслей он понимал. Это был непременный кадр романтического кино. Только хождение без обуви там чаще всего сопровождалось дождем. Ступней в этих случаях никто не обжигал, да и выглядело всё, в общем, гигиеничнее.