Соловьиная песнь (СИ)

Она и сама порой задумывалась о шаткости своего положения, в основном перед сном, но слышать такое из уст других было выше сил Мэри. Ей в голову могут закрадываться какие угодно сомнения, но их следовало уничтожать, а не подкреплять со стороны.

Мэри уже дочитала Отверженных и больше всего прониклась несчастливой судьбой Фантины. Ей захотелось побывать там, на баррикадах, в Париже. Мэри, конечно, сочувствовала идее всеобщего равенства и свободы, но больше всего в революции ее манил тот пыл, огонь, как во время войны, который охватывал людей по природе слабых и трусливых, превращая их в разъяренных львов, готовых биться до победного конца. Но в Америке не предвидится никакой революции, а уходить на фронт, переодевшись мужчиной, мисс Грей уж точно не хотелось. Она навидалась солдат, приезжавших на побывку. Служивые были худыми, грязными и ожесточенными, сквернословили так, что уши вяли. Ничего романтического в войне не было, поняла Мэри, посмотрев на выбирающихся из вагона людей. Может, и было. Во время сражения. Секунды экстаза, грозящие гибелью, мучительной и страшной, не стоили того. Ей было достаточно и малого риска, чтобы наслаждаться жизнью.

Слова Скрипача, к сожалению, оказались пророческими. Вокруг Валлона начала формироваться банда, укреплявшая свои позиции с каждым днем. Все еще, впрочем, жалкая по сравнению с детищем Билла и побочными группировками, специализирующимися на конкретных преступлениях, которые безоговорочно поддерживали политику Мясника и охотно отдавали ему долю.

Билл не дал боя ирландцам. Мэри была в бешенстве. Вскоре Кролики расправились с Везунчиком, продажным констеблем, который принял сторону Коренных. Не заставил себя ждать ответ. Малыша Джонни насадили на забор.

Но с каждым днем накалялись не только страсти между враждующими бандами. Республиканцы собирали силы, чтобы ударить по демократам. Демократы в свою очередь всеми правдами и неправдами старались укрепить свои позиции. Таммани-холл разочаровался в сотрудничестве с Пятью углами Каттинга и, кажется, подыскивал себе другого союзника. Тем временем в стране шла кровопролитная Гражданская война. То и дело дома покидали мужчины, чтобы отдать долг родине, союзу и президенту. Но большинство людей не разделяло воззрений Линкольна, особенно относительно рабовладения. Белые начинали ненавидеть черных за то, что, мол, из-за них вынуждены были убивать друг друга. Черные, прячась под крылом власти, чувствовали на своей шкуре угнетение, как никогда раньше. Теперь, когда все должны были стать братьями, непонимание между расами только нарастало. Принудительная воинская повинность так же раздражала общество. Редкие горожане могли откупиться от службы, потому бедняки взъелись на богатых и совсем не считали себя обязанными идти на войну. НьюЙорк напоминал пороховую бочку, готовую вот-вот взорваться, и только некоторые экзальтированные особы из высшего общества не могли это понять. Что-то большое назревало.

Мэри стала все реже посещать салоны, бывать в гостиных порядочных людей. Ее дни, вечера и ночи зачастую пропадали в водовороте Пяти улиц. Она превратилась в яркую, деятельную фигуру, которую было сложно не замечать. Один раз даже убила человека, одного из перебежчиков, зашедшего на чужую территорию. Совесть ее, в общем-то, совсем не мучила. Хотя смерть Дэвида Тернера до сих пор эхом отзывалась в памяти, временами вызывая мучительно болезненные уколы совести.

Выборы нагрянули в НьюЙорк, всполошив все население, приведя в движение каждую клеточку огромного организма, именуемого городом. Наивно было полагать, что такое грандиозное мероприятие может пройти мирно, спокойно, добропорядочные гражданине придут и отдадут голос за не менее добропорядочных кандидатов на должность шерифа. Но даже чайки, пролетавшие над пристанью и мало интересующиеся жизнью мирской, посмеялись бы над подобным предположением. На деле же демократы начали играть двойную игру, рассчитывая все же на кандидата ирландца. Недавно такой альянс показался бы смешным до колик, но с усилением позиций мигрантов демократам было не до смеха. Они, как и любые политики, стремились переманить на свою сторону более могучую сторону, более зависимую от них, и решили подбросить монетку, впрочем, не выказывая свою поддержку в открытую.

Коренные оказались в опасной позиции. Им нужно было победить на выборах. И, хотя шериф — лишь пешка в руках губернатора, мэра и кукловодов, выставивших его на сцену, все же назначение одного из ирландцев на такую высокую должность пошатнуло бы чаши весов отнюдь не в сторону Билла и его так называемой партии. Потому за каждый бюллетень шла кровопролитная война. Сгоняли всех: негров, бедняков, детей, пихали одних и тех же избирателей на участок по нескольку раз, а то и попросту забрасывали кучу бюллетеней в урну. В общем, бардак — слишком мягкая характеристика для творившейся в тот день вакханалии.