Соловьиная песнь (СИ)

Дэйзи, удивившаяся такой тишине со стороны хозяйки, подошла к двери и, услышав стоны и всхлипы, замерла. Что же такое произошло? У старой няни сердце обливалось кровью, но она не смела постучать. Боялась, что девочка снова превратится в зверя, начнет обижать ее. Потому, как верный пес, села на пол у входа и, не выдержав душераздирающих стенаний, расплакалась сама. Тихо, сопя, так, чтобы мисс Грей не услышала.

Маленькая наследница богатых родителей лишилась расположения влиятельных людей Нью-Йорка. Можно было предположить, что она со свойственной легкостью быстро приспособится, научится жить по-другому. Но в этот раз все обернулось иначе. Слишком тяжелым оказался удар, сразивший избалованного, уверенного в своей полной безнаказанности ребенка. Иногда ее терзало чувство, будто бы тогда, в тот злополучный день, она оставила на пороге, забыла какую-то значимую частичку себя. Синие пятна очертили пространство светлой кожи под глазами, очевидные следы бессонницы. Мэри мучилась, рыдала по ночам, ворочалась, думая, как бы могло все обернуться, скажи она что-нибудь другое, хватаясь за ни в чем не повинные уши подушки, кулаком била по кровати, истерзанная дурными сновидениями. Ее начинало пугать, что жуткий сон, так хорошо отпечатавшийся в памяти, продолжал повторяться, причем достаточно часто. К нему прибавилось еще несколько.

Мэри снилось, как она приходит в оперу в одной ночной рубашке и понимает это только тогда, когда все вокруг начинают смеяться, направляя в ее сторону бинокли. Даже артисты прерывают выступление, чтобы посмеяться над ней. Они хохочут, и этот хохот демоническим воплем отражается в ушах девушки. Мэри зажимает их так сильно, что чувствует вполне ощутимую боль. Вдруг слышит смех позади себя, совсем близко, в ложе, оборачивается и видит свою бабушку Августину. Старая женщина стоит в полутьме, но Мэри видит, как та аплодирует. Вдруг свет падает прямо на бабушку, неизвестно откуда взявшийся, озаряя лицо, разбухшее и синюшное. Миссис Августина Грей умерла от отека легких, с пеной у рта. Она была тучной и страдала от сердца. На этом моменте столкновения взглядов злорадствующей мертвой бабушки и испуганной внучки девушка проснулась, чувствуя, как по скулам текут непрерывные ручьи слез.

Днем она неизменно брала себя в руки, отгораживалась от тяжелой, давящей правды. У нее хотя бы было место в этом мире. Ее место — рядом с Биллом, которого она после всего произошедшего любила не меньше, а даже больше, потому что он один не оставил ее. Он и Дэйзи, про которую Мэри почему-то забывала, слишком уж привыкла к этой тихой привязанности негритянки, скромной, не требующей ответа.

Мэри окончательно переступила черту. Ей больше не надо было притворяться, стягивать чепец или шляпку на лицо, чтобы никто не узнал. На второй день после случившегося, когда она заявилась к Биллу посреди дня, он сразу понял, что что-то не так.

— Какое необычное время для визита, воробышек, — удивился он.

— Теперь могу появляться тут и где-либо еще в любое время. Моя репутация больше не стоит и гроша, ее нет. Она испарилась. Все мои старания рухнули. Видишь ли, я виновата сама. Это глупое обвинение можно было просто опровергнуть или ускользнуть от него, но что-то во мне вспыхнуло, я не удержалась и… Не то чтобы я не опровергла, можно сказать, я подтвердила! Подтвердила, что была в салуне! Дьявол! Самое, самое нелепое, что можно было придумать!

Билл задумался, облокотившись на спинку кресла, а затем сказал:

— Ты всегда была такой, деточка, пламенной. Просто эту искру в тебе гасили с детства. Тонна кружевных платочков была выброшена в огонь и в конце концов потушила его. Твои мамки-няньки, не в обиду твоей покойной матери, ничего не смыслили в воспитании. Они пытались сделать из лебедя ласточку. Зачем? А просто потому, что вокруг были одни ласточки. Нет ничего странного в том, что в тебе заговорил настоящий характер, а не то, что пытались слепить другие. Ты поступила глупо и сама знаешь об этом, но какой смысл убиваться сейчас, когда все позади?

Неожиданно было слышать такие мудрые слова от Мясника. Сейчас он напоминал Каррингтона, хоть и явно уступал тому в образованности и красноречии.

— Все, что ни случается, все к лучшему, — машинально воспроизвела Мэри простую истину, знакомую с малых лет.

— Что? — переспросил мужчина, не расслышав этих слов, произнесенных тихо, себе под нос.

— Я говорю, наверное, ты прав. Как бы то ни было, уже не повернешь назад. И смысла оглядываться нет. Нужно жить дальше. Я совсем забыла со своими проблемами… За каким, спрашивается, чертом ты убил шерифа?

— Потому что ирландский пес это заслужил, — спокойно ответил он, словно речь шла вовсе не о хладнокровной расправе.

— Но посреди бела дня, Билл, это опасно. Люди могут разгневаться…

— На то и расчет. Ты не поняла, птичка? Это провокация, плевок в лицо Валлону. Он не может не ответить на такое.

— Кролики уже встали на ноги. Разве не было бы разумнее не переходить им дорогу? Такими действиями мы только подкрепляем вражду, собираем им сторонников своими же руками.