Соловьиная песнь (СИ)

— Мама, а кем все-таки был мой отец? Я так мало знаю о нем, но Вы говорите, что он был настоящим героем. Разве в таком случае он не заслужил того, чтобы я хранил память о нем? Четкий образ? — спросил молодой человек, немного склонив голову. Мать не ответила ему даже взглядом. Она все так же была погружена в свои мысли, как это часто бывало, смотрела в никуда, и взор красивых влажных глаз с легкой поволокой застывал, словно у античной статуи, навсегда заключенной в тюрьме одной эмоции. Ветер стих, замолкла природа, вторя терпеливому молчанию вопрошавшего.

Но каменная леди все же ожила и, коротко вздохнув, сдвинула брови, сомкнула веки, ресницы ее задрожали. Затем она повернулась к сыну и окинула его оценивающим взглядом. Кажется, момент и правда настал. Но нет, не совсем. Мэри смотрела на своего мальчика и видела в очах его блеск, говорящий о том, что юношеская бурная энергия только недавно заиграла в нем. Нет, все говорить нельзя, покачала она головой сама себе. Какой же все-таки красивый был Джеймс-Эштон-Уильям Грей, ее единственный обожаемый наследник. Голубые, украшенные густыми ресницами, глаза матери, правильный, немного удлиненный овал лица, окаймленный волнистыми темными, почти черными волосами, длинный прямой нос, аристократически бледная кожа — молодой человек с такими внешними данными был просто грезой во плоти для большинства девушек, завидевших его, он, как ни странно, был вылитый британский лорд. Мать не могла не восхищаться своим дитем, часто баловала его и вообще отдавала все свои жизненные ресурсы его воспитанию. Мальчик с детства был одет во все самое модное и дорогое, голубые глазки цвета горного хрусталя сверкали весельем, вызванным очередным подарком старой миссис Баррингтон или самой матушки. Впрочем, характер его не слишком уж испортился под прессом ласок, хотя Джеймс вырос, пожалуй, излишне самоуверенным и горделивым, что, впрочем, могло пройти с возрастом, ибо подросткам свойственна некоторая гипертрофированность качеств, которым суждено было стать спутниками личности на всю оставшуюся жизнь. Мэри разомкнула губы, на ходу подбирая нужные слова, начала деликатно:

— Понимаешь, милый, мне больно вспоминать о нем. Я ведь говорила, что любила твоего отца безмерно, больше жизни. Послушай вот что. Он был настоящим патриотом, можно сказать, героем, ты это уже слышал. Бесстрашным, дерзким, свирепым в бою. Но ко мне он был по-особенному добр и внимателен. Он обладал огромной силой духа, настойчивостью, могущей двигать горы. Был верен своим идеалам, верен беспрекословно. Пусть у него было другое видение мира, чем у всех остальных, с кем ты привык иметь дело, да даже и у меня, у тебя, но он… он был достойным человеком, Господи спаси его душу.

— Мама, ты никогда не говорила даже его имени, — взволнованный Джеймс крепче сжал руку леди, так, что она даже поморщилась от боли, но, всецело понимая его чувства, не стала об этом говорить.

— Его имя — Уильям. Милый, прошу, не думай, что я не воспринимаю тебя всерьез, я, пожалуй, и сама еще не готова раскрыть тебе все, может быть, это я не доросла до этой минуты. Когда-нибудь я обязательно расскажу свою историю, когда придет время. А если случай унесет меня раньше, ты все равно узнаешь.

— Как?

— Не волнуйся, я найду способ, — сказала она, с нежностью улыбнувшись, и морщинки, недавно появившиеся на ее лице, разгладились.

Джеймс, так и не получивший желаемого, вскоре ушел, оставив ее наедине со своими воспоминаниями. Женщина так и осталась стоять у обрыва, вспоминая те далекие времена незабываемой молодости, былую беспечность, веселье, страсть к приключением. Она стала совсем другой, оставив ту мисс Грей, в красном платье, с игривым румянцем на щеках, в Нью-Йорке. Та мисс Грей осталась в мире, где она могла задорно плясать с каким-нибудь осмелившимся попросить ее танца молодым бандитом, а затем как бы невзначай больно наступить ему на ногу, фыркнуть, ухмыльнуться, блеснув белыми зубками, и, крутанувшись на каблуках, вернуться за столик к Биллу, одобрительно качающему головой, глотнуть виски и, наслаждаясь жизнью, каждой ее секундой, вдохнуть полной грудью ставшие привычными запахи питейной, закурить табака. Племянница миссис Баррингтон, вдова, хорошая мать, талантливая хозяйка, учтивая, молчаливая, замкнутая была ее бледной тенью, призраком безвозвратно ушедшей поры.

Вечерами, когда все домашние расходились по своим комнатам, Мэри садилась за письменный стол, перенесенный прямо в спальню, щелкал замочек, открывался потайной ящичек. Бледные тонкие руки с выступающими венами осторожно обследовали содержимое, отодвигая ненужное, доставали стопку шуршащих листов, клали их на стол, укрытый вязаной узорчатой салфеточкой. Затем она бралась за перо, макала его в чернильницу и, приняв удобную позу, начинала очередную строку. Витиеватые узоры букв проплывали по бумаге, периодически отрываясь от положенных границ, то взмывая ввысь, то спускаясь вниз.