Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Это было требование, несовместимое с суверенитетом Сербии, которое уже было названо в Париже, Санкт-Петербурге и Белграде потенциальным спусковым крючком для более широкой конфронтации. Конечно, можно было с полным основанием задать вопрос, законно ли привлекать к ответственности государство за действия частных лиц, запланированные на его территории. Но постановка вопроса с точки зрения нерушимости суверенитета Сербии несколько исказила картину. Во-первых, это был вопрос взаимности. Сербское государство (или, по крайней мере, руководившие им государственные деятели) провозглашало свою ответственность за будущее «воссоединение» всех сербов, в том числе тех, которые проживали в границах дуалистической монархии Австро-Венгрия. Это означало в лучшем случае ограниченное признание суверенных прав империи на «сербские» земли, находящиеся «пока» в имперском владении. Во-вторых, сербское государство при Пашиче имело возможность осуществлять лишь очень ограниченный контроль над ирредентистскими организациями. Взаимопроникновение конспиративных сетей между империей и сербским государством и транснациональная принадлежность этнического ирредентизма сделали бессмысленными любые попытки рассматривать трения между Сербией и Австро-Венгрией с точки зрения взаимодействия между территориально суверенными государствами. И, конечно же, не существовало ни транснациональных органов, ни правовых норм, которые сегодня используются для арбитража в таких конфликтах и контролируют их разрешение.

Когда Эдвард Грей увидел полный текст австрийского ультиматума, он назвал его «самым угрожающим документом, который он когда-либо видел, адресованным одним государством другому независимому государству»; в письме жене Уинстон Черчилль назвал австрийскую ноту «самым наглым документом такого рода из когда-либо созданных»[1419]. Мы не знаем, сравнение с чем подразумевали Грей и Черчилль, поскольку специфика исторической ситуации, созданной преступлениями в Сараеве затрудняет сравнительные суждения. Но, безусловно, было бы ошибочным думать об австрийской ноте как об аномальном откате в варварскую и давно минувшую эпоху до возникновения суверенных государств. Австрийская нота была намного мягче, например, чем ультиматум, предъявленный НАТО Сербии и Югославии в форме Соглашения в Рамбуйе, составленного в феврале и марте 1999 года, чтобы заставить сербов согласиться на размещение войск НАТО в Косово. Его положения включали следующее:

Персонал НАТО будет пользоваться, вместе со своими транспортными средствами, судами, самолетами и оборудованием, свободным и неограниченным проездом и беспрепятственным доступом через бывшую Республику Югославия, включая прилегающее воздушное пространство и территориальные воды. Это должно включать, но не ограничиваться, правом устройства лагерей, маневров, размещения на постой и использования любой территории или объектов, необходимых для снабжения, тренировок и военных операций[1420].

Генри Киссинджер, несомненно, был прав, когда описал «Рамбуйское соглашение» как «провокацию, повод для начала бомбардировок», условия которого были неприемлемы даже для самого умеренного серба[1421]. Требования австрийской ноты бледнеют по сравнению с этим.