Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Все это позволяет предположить, что политическое руководство Сербии почти сразу пришло к единодушному мнению о том, что Сербия должна оказать сопротивление и, если необходимо, вступить в войну. Но все эти высказывания мы знаем в передаче Штрандмана. Выглядит вполне правдоподобно, что желание заручиться поддержкой России побудило присутствовавших в Белграде министров настаивать на невозможности принятия ультиматума. Однако, согласно другим свидетельствам, политики, которые должны были принять решение, были глубоко встревожены перспективой австрийского нападения и не видели альтернативы принятию австрийских требований[1430]. Еще жива была память об октябре 1913 года, когда Сазонов посоветовал Белграду отступить перед лицом австрийского ультиматума, касающегося Албании, питавшая сомнения относительно того, поддержат ли русские Сербию в нынешнем кризисе. Выяснить позицию Франции было сложно, потому что ключевые французские лидеры как раз в этот момент возвращались из России на борту линкора «Франция», а французский посланник Деско, который в течение некоторого времени выказывал признаки перенапряжения, заболел и был отозван в Париж, а его замена еще не прибыла.

На первом заседании кабинета министров, созванном Пачу вечером 23 июля, никакого решения принято не было, такой ситуация оставалась и на следующее утро, к возвращению Пашича, который, в свою очередь, постановил, что никакого решения не будет до тех пор, пока русские не заявят о своей позиции. Помимо консультаций со Штрандманом, о которых тот, конечно же, немедленно доложил в Санкт-Петербург, было отправлено два официальных запроса о разъяснении российской позиции. Пашич телеграфировал Спалайковичу, прося его выяснить точку зрения российского правительства. В тот же день принц-регент Александр отправил царю телеграмму, в которой говорилось, что Сербия «не может защитить себя» и что правительство Белграда готово принять любые пункты ультиматума, «которые посоветует Ваше Величество [т. е. русский царь Николай II]»[1431]. Итальянский историк Лучано Магрини из своих интервью с ключевыми сербскими политиками и другими свидетелями событий тех дней пришел к выводу, что правительство в Белграде фактически решило принять ультиматум и избежать войны. «Считалось, что от Сербии, в том состоянии, в котором она, как известно, находилась, трудно было ожидать иных действий, кроме как отступить перед столь ужасной угрозой»[1432]. Очевидно, что Пашич писал свой циркуляр сербским миссиям от 25 июля в настроении отрешенного смирения, заявляя, что Белград намерен сформулировать ответ, который будет «примирительным по всем пунктам» и предложит Вене «полное удовлетворение»[1433]. Это, несомненно, было большим шагом назад по сравнению с гораздо более жестким циркуляром Пачу, разосланным двумя днями ранее. Телеграмма Краканторпа, отправленная Грею сразу после полудня 25 июля, подтверждает, что в этот момент сербы даже были готовы согласиться с пресловутыми пунктами 5 и 6, требующими создания совместной комиссии по расследованию, «при условии, что должно быть подтверждено, что назначение такой комиссии соответствует обычаю международных отношений»[1434].

Возможно, заверения со стороны русских, которые начали поступать немного позже, вернули сербам боевой дух. 23 июля около 8:30 поступила телеграмма Спалайковича, отправленная вечером накануне, в которой сообщалось о его разговоре с Пуанкаре во время государственного визита. Французский президент спросил сербского посланника, есть ли новости из Белграда. Когда Спалайкович ответил, что ситуация очень плохая, Пуанкаре сказал: «Мы поможем вам ее улучшить»[1435]. Это звучало обнадеживающе, но не особенно конкретно. Около полуночи 24 июля в Белград поступила телеграмма, в которой сообщалось, что «смелое решение» неизбежно последует[1436].