Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Разумеется, ультиматум Вены был составлен исходя из предположения, что сербы, вероятно, его не примут. Это было не последней попыткой спасти мир между двумя соседними странами, а бескомпромиссным заявлением австрийской позиции. С другой стороны, это не было, в отличие от Рамбуйе, требованием полной сдачи суверенитета сербского государства; его условия были четко сфокусированы на угрозе, которую представлял для австрийской безопасности сербский ирредентизм, и даже пункты 5 и 6 отражали больше опасения по поводу надежности сербской уступчивости, которые составители документа имели основания полагать вполне обоснованными. Напомним, что еще 16 июля, когда британский посланник Дейрелл Краканторп сообщил Славко Груичу, генеральному секретарю министерства иностранных дел в Белграде, что было бы неплохо начать независимое сербское расследование совершенного преступления, Груич настаивал на «невозможности принятия каких-либо определенных мер до тех пор, пока не будет информации о результатах расследования в Сараеве». После того как отчет будет опубликован, продолжил Груич, сербское правительство выполнит «любой запрос о дальнейшем расследовании, которое может потребоваться в силу открывшихся обстоятельств и которое будет совместимо с практикой международных отношений». Груич зловеще добавил, что в случае худшего: «Сербия не останется в одиночестве. Россия не будет сохранять спокойствие, если Сербия подвергнется беспричинному нападению»[1422]. Эти запутанные формулировки предполагали, что шансы на выполнение требований враждебного соседа без силового принуждения были действительно невелики. Именно ссылку на вопросы правоприменения и соблюдения требований сербское правительство упоминало в своем циркуляре, адресованном европейским державам, который оправдывал нападение балканских государств на Османскую империю в 1912 году. Повторяющаяся неспособность турок провести назревшие реформы в Македонии, утверждалось в нем, означает, что их отказ принять любую форму «иностранного участия» в таких реформах и их обещания «самостоятельно провести серьезные реформы» были встречены «во всем мире» с «глубоко укоренившимся недоверием»[1423]. Сомнительно, что кто-нибудь в Белграде заметил подобную параллель в июле 1914 года.

Сербия отвечает

Утром 23 июля австрийский посланник барон Гизль позвонил в министерство иностранных дел в Белграде и сообщил, что этим вечером официальная Вена передаст «важное послание» премьер-министру Сербии. Пашича не было в Белграде, он ездил по провинции, занимаясь предвыборной агитацией; в его отсутствие исполнять его обязанности был назначен министр финансов Лазар Пачу. Получив предварительное уведомление о передаче ноты, Пачу смог найти Пашича по телефону в Нише. Несмотря на все мольбы министра, Пашич отказался возвращаться в столицу. «Прими [Гизля] вместо меня» – таково было его указание. Когда Гизль лично явился в министерство в 18 часов (время вручения было перенесен на час), его приняли Пачу и Груич, которого пригласили на встречу, потому что министр финансов не говорил по-французски.

Гизль вручил им ультиматум, двухстраничное приложение и сопроводительную ноту, адресованную Пачу как исполняющему обязанности премьер-министра, и сообщил ему, что срок для ответа составляет ровно 48 часов. По истечении этого срока, в случае неудовлетворительного ответа или его отсутствия, Гизль разрывает дипломатические отношения и возвращается в Вену со всем персоналом дипломатической миссии. Не открывая документы, Пачу ответил, что, поскольку выборы идут полным ходом и многие министры отсутствуют в Белграде, может оказаться физически невозможно вовремя собрать ответственных должностных лиц для вынесения решения. Гизль на это возразил, что «в эпоху железных дорог и телеграфов и в стране таких размеров возвращение министров в столицу может занять всего несколько часов». В любом случае, добавил он, «это внутреннее дело сербского правительства, на которое он [Гизль] не обязан обращать внимания»[1424]. Телеграмма Гизля в Вену завершается словами: «на этом обсуждение завершилось», но в послевоенных беседах с итальянским историком Луиджи Альбертини бывший австрийский посланник вспоминал, что Пачу колебался, говоря, что он не может принять ноту. Гизль ответил, что в этом случае он положит бумаги на стол и «Пачу может делать с ними все, что ему заблагорассудится»[1425].

Как только Гизль уехал, Пачу собрал тех сербских министров, которые еще оставались в столице, и они вместе изучили полученные документы. Пачу был особенно шокирован, поскольку он ожидал, несмотря на все признаки обратного, что немцы в конечном итоге удержат Вену от любого шага, который «может также втянуть ее [Германию] в войну». Какое-то время министры изучали ноту в «гробовом молчании, потому что никто не решался первым высказать свои мысли». Первым выступил министр образования Любомир Йованович, который несколько раз прошел по комнате взад и вперед, а затем заявил: «У нас нет другого выбора, кроме как бороться»[1426].