Сон

О, да, эти разбойники уважали силу; Володе не пришлось даже доставать оружие, они все поняли без слов, хотя их и было двое; как первобытные люди, они по запаху чувствовали опасность.

— Может быть, выпьете с нами? — подобострастно предложил узкоглазый. — Ей-богу, мы не хотели никого обидеть. Девушка была одна, девушка красивая, можно было подумать… да вы не местные, наверно?

Невесть откуда появившийся бармен разливал водку по рюмкам; проигнорировав приглашение, Володя спросил у него бутылку джина «Гриноллз» и повел Милу к выходу; разбойники кланялись, прощаясь, как буддистские божки в храмах.

На улице их поджидал новый сюрприз; три здоровяка облепили «бьюик»; один уже сидел за рулем, пытаясь взломать разноцветную клюшку замка; почему-то молчала сигнализация. Мила видела, как во сне — Володя метнулся к машине, рука с пистолетом… наклонившийся над передней дверью угонщик повернулся резко, что-то сверкнуло у него в руке, отражая красные буквы вывески… в ту же секунду грохнуло, взорвалось, ударило по ушам, и красное жирное пятно поползло по светлому свитеру грабителя… двое других уже бежали прочь, и любопытствующие осторожно свешивались в темноту с балконов…

Володя затолкнул Милу в машину, в последний раз красное «Harley Davidson» мелькнуло в зеркальце заднего вида.

— Ужас, — прошептала Мила. — Ты убил его?

— У него был нож, — сказал Володя сквозь зубы.

— Эти люди… те, которые на балконах… они вызовут милицию…

— Заткнись! — (почему у него такой чужой, такой холодный голос?) — Это ты во всем виновата.

Темные, редко освещенные фонарями тротуары растягивались резиново вдоль проезжей части; молчащий фонтан… пологий спуск с горы… и никаких прохожих. Почему он так зол? В чем я виновата? Он же убил этого человека, что теперь делать? Мила нервно поглядывала на застывший Володин профиль с дергающейся на виске жилкой.

Наконец она решилась заговорить.

— Володя, послушай, ну скажи что-нибудь, ну я не могу так! Ну какого черта? Куда мы едем хотя бы?

Он обернулся к Миле; она увидела его злые, злые глаза; чужие.

— А куда бы ты хотела поехать? Вернуться к родителям? Чтобы нас там менты ждали? Здесь я не смогу ничего доказать про самооборону, в этом чертовом городе. У них здесь все куплено… Номер машины наверняка уже… — он захлебнулся собственными словами, пеной у рта, и вновь уставился на дорогу. Желтый свет фар, пустое шоссе…

— И куда же мы поедем?

— Домой. Дура! Домой! В Петербург! Где, черт возьми, у меня все куплено! Где у меня будет нормальный адвокат и нормальная возможность доказать… Куда еще? В Петербург! И до наступления утра нам нужно уехать как можно дальше.

Мила никогда не думала, что этот город такой большой, улицы тянулись, тянулись вдоль боковых окон, однообразно, как нарисованная зеленая трава в водительском тренажере, бесконечные новостройки, и ни в одном окне — ни огня. Мила хорошо помнила, как в детстве отключали электричество во всем районе — черная вата во дворе, блуждающие огоньки свечек в окнах соседнего дома, приятная мелкая дрожь в животе, удлиняющиеся тени на стенах, пляшущее узенькое пламя, отраженное в зеркале шкафа. Почему-то все начинали разговаривать шепотом, как будто боялись разбудить нечто таинственное, существо какое-то неведомое, дремлющее в самом темном углу Милиной комнаты… мать, сгибаясь низко к свечке, придерживая рукой золотые дрожащие волосы, начинала читать сказку… и вздрагивала, когда внезапно вспыхивала желтым, белым нереальным светом люстра на потолке, возвращая жизнь дому и голоса — его обитателям. Сейчас в черных окнах проплывающих мимо зданий не было даже дрожи свечей, да дело, возможно, было и не в неполадках на электростанции — просто поздняя ночь, маленький город, все ложатся спать рано… Мила даже не знала, сколько времени — ее часы остались у грабителя, а панель автомобильного магнитофона упрямо молчала, не желая соединяться с черным основанием — наверняка угонщики, отключая сигнализацию, испортили что-то в электронике.

Может быть, подумала Мила, Володя ездит кругами, не зная дороги, невозможно ехать так долго, скорость ведь приличная, и ни души кругом; ну да, да, опять все то же самое она повторяла себе, провинциальный город, люди рано ложатся спать, после десяти улицы пустеют, это Мила знала. Ее первая влюбленность… влюбленность в нее, точнее… в пол-одиннадцатого длинная дорога к дому, пешком, держась за руки, молодые дурачки, так положено (ни одного прохожего навстречу) или на задней площадке пустого троллейбуса. Один еще только пассажир, пьяный грязный мужчина на переднем сиденье, приподнятый над всем вагоном, уткнулся лицом в водительскую будку.

— Может быть, я сяду за руль, — начала Мила, — соображая, как бы повежливее сказать мужу, что все-таки она лучше знает этот город — хотя места вокруг были хронически незнакомы. Понастроили тут за десять лет.