Доти обожал рассказывать, но что еще прекраснее — он в совершенстве овладел мастерством слушания. Греясь на солнышке в парке, он иронично рассуждал о том, как нелепо устроена человеческая жизнь, а Ванда кивала, подманивая к себе Глорию, чтобы погладить её блестящие крылья. Потом они менялись местами, и уже Ванда жаловалась на тяжелые тренировки, на кошмары о Пьетро, на то, что из всех Мстителей, она, похоже, самая жалкая и слабая. Что есть магия? А вдруг она даст осечку?
— Я слабая, вот, черт возьми, в чем правда. Но, может быть, так и должно быть.
Наверное, в глубине души Ванда мелочно надеялась, что Доти начнет убеждать её, что она вовсе не слабая, а весьма и весьма могущественная ведьма, которой позавидует любая ворожея из его любимых девяти миров, но Доти был не из таких.
— Должно быть? — он выпрямлялся, словно изображая нахохлившегося попугая. — Если ты считаешь себя слабой, то, черт возьми, вот в чем правда: ты слабая. Но разве это, дорогая моя, имеет какое-то значение? Разве это полностью определяет тебя? Сколько лет и сколько людей потребовалось, чтобы привести нас к этому моменту жизни, привести тебя к самой себе — целые хитросплетения любви, насилия и боли, и в результате появилась ты, а не кто-то другой. — Он снова преображался, и его глаз становился синим-синим. — Ты не чувствуешь, дорогая, что это накладывает на тебя ответственность? Неисчислимые страдания всех предыдущих поколений, боль рожавших нас матерей… Неужели твоя мать, переживая муки в день твоего рождения, хотела, чтобы ты стала ничем? Никем?
Это был не Доти — тот, кто говорил с ней.
— Не стоит слишком уж часто смотреть на себя глазами других, выискивая недостатки и ненавидя себя за них, — заканчивая, он обхватил ладонью руку Ванды, и она посмотрела вниз, вглядываясь во вспухшие переплетения вен на его коже и пытаясь вспомнить, когда последний раз кто-то вот так прикасался к ней.
***
Однажды она не нашла его ни в Центральном парке, ни на площади, ни около туннеля метро, где Доти какое-то время жил, пока его не выкурила оттуда враждебная банда бездомных подростков. Глория — если это была вообще она — беспокойно расхаживала по неоновой Таймс-сквер и громко каркала, но Ванда не говорила на вороньем языке, в отличие от Доти, и не могла понять, что ей пытаются сказать. День проходил за днем, но никаких вестей не было.
Она успел передумать всё: кто-нибудь мог позариться на ободранную в плечах куртку, которую Доти приобрел в секонд-хэнде, или — что часто случалось — он не поделил с кем-то добычу, найденную в мешках мусора на тротуарах, и его поколотили. Были варианты и похуже: Доти забрали в полицейский участок, или он провалился в канализационный люк, или умер от старости… Боже правый, Доти? От старости? Она бы скорее поверила, что Глория — это сотни разных птиц, а сами вороны просто обожают Доти, поэтому по очереди несут вахту у его лежанки.
Он объявился у порога её дома через сто девяносто два часа — более чем достаточное время, чтобы заявить о пропаже человека — и правая половина его лица, вместе с невидящим глазом, напоминала плохо прожаренный стейк.
Ванду недолго мучили сомнения насчет того, что она должна сделать. Уже через несколько минут Доти, рвано дыша, лежал на её диване, а она пыталась остановить кровь над бровью, на переносице, у подбородка, попутно шепча проклятия — на скуле тоже постепенно расцветали мелкие раны, пока она смывала с лица кровь. А он смотрел на нее, легонько касаясь пальцами плеча, и Ванда чувствовала себя по-особенному. Чувствовала себя нужной.
Не сразу, но ей удалось вытащить из него историю о том, что случилось. К сожалению, она была довольно обычной для бездомных. Восемь дней назад, у тоннеля, на глазах Доти какие-то половозрелые ублюдки поймали ночью бездомную женщину, с которой он часто беседовал, избили и изнасиловали. Он пытался помочь ей, но они не остались в долгу — намяли Доти бока и отобрали куртку, а бездомный без куртки — все равно что мертвец. Зиму он не переживет. Из его слов Ванда также поняла, что Доти не собирался идти к ней, чтобы просить помощи, но Глория приняла решение за него. Поклёвывая хозяйские пятки, она загнала его к дому Ванды, словно вышколенная овчарка заблудшую овечку.
— Ворона оказалась умнее вас, — строго заметила Ванда, стаскивая с Доти пропитавшийся кровью свитер. — Неужели вы не думали о том, что я волнуюсь?
— Дорогая моя, я не достоин твоего беспокойства. То, что я здесь — лучшее тому подтверждение.
Ванда не совсем поняла, что значит «здесь». Здесь — в ее квартире? В Нью-Йорке?.. На Земле?
— Почему вы не обратились в полицию? — спросила Ванда.
Доти нужен был душ, но она не могла быть уверена, что он с этим справится. Мужчина успокоил ее, едва сжав плечо; потом встал и поковылял к двери ванной.
— Милая, полиция это… полиция, — устало изрек Доти, как будто это всё объясняло.
В такие моменты Ванда задумывалась, зачем вообще нужны Мстители.