Сон Ястреба

– На две чашки хватит, – решил он и поставил котелок на костёр.

Вещи чародея пострадали меньше. Рубаху пришлось выжимать, но у одеяла промок лишь угол. Пока в котелке заваривалась душистая травка, Сокол сушил угол над костром.

***

Мена забралась к нему под одеяло. Прижалась и замерла, словно товарищ мог прогнать, вздумай она шевельнуться.

Девушка пахла дымом. Сокол задумался. Он не давал обетов, а обычаи не были слишком строги. Мена не вызывала у него отвращения или хотя бы равнодушия, напротив, он находил её весьма привлекательной. Так в чём же дело? Почему он не смеет даже обнять?

Глава XXXIII. Карт

На тропе их поджидал старик. С приближением путников он поднялся, опираясь на тонкий посох. Казалось, что посох вот-вот подломится и старик упадёт.

– Поговорим, чародей? – обратился он к Соколу.

Старик вовсе не имел в виду желание побеседовать. Просто перевёл на русский обычное у здешних марийцев приветствие.

– Ты меня знаешь? – чародей присмотрелся к сморщенному лицу, но ни единой знакомой чёрточки не узрел.

– Не силься вспомнить мой облик, мы не встречались. Но я знаю, кто ты, знаю, что тебя ждёт, и зачем идёшь здесь.

– Кажется, это уже ни для кого не тайна, – Сокол хмыкнул. – Не думал, что боги столь болтливые существа.

– Всё куда проще, чародей, – пояснил старик. – Я один из тех, кто передавал для тебя послание. То самое, что сорвало тебя в путь.

– Ты тонт?

– Карт, – подтвердил старик. – Зовут меня Юкки.

Картами жрецы стали именоваться совсем недавно. Ещё на памяти Сокола они называли себя в одних краях тонтами, в других онаенгами. Язык меняется. Долголетие позволяет замечать подобные вещи. Впрочем, это не самое грустное его следствие.

– Зачем ты ждал нас? – спросил Сокол.

– Не вас, тебя, – поправил Юкки, покосившись на Мену. – В нашей роще происходят странные вещи. Хирты буйствуют по ночам. Боюсь, как бы зло не угнездилось среди душ предков.

– Не стоит рассчитывать на мою помощь. Я ещё не Кугурак.

– Ты и без этого достаточно силён, чтобы разобраться. Я не ожидаю, что ты решишь за нас трудности. Просто посмотри, посоветуй.

Прежде всего, Сокол присмотрелся к самому старику. Тот умело скрывал страх. Бодрился. Но чародей понял, карта терзало не просто смутное беспокойство за судьбу молельной рощи, ужас рвал его душу на части.

Сокол не был обязан надзирать за чужими молениями. Но согласился сразу. Почему, он и сам не понял. Просто захотелось хоть что-нибудь сделать. Прервать череду бестолкового бегства и смутных поисков. Любое опасное дело воспринималось сейчас, как передышка.

Юкки повёл их едва заметной тропкой, петлявшей среди болотного края. Мена молчала. Возможно, она была недовольна остановкой, а скорее всего тем, что её мнения не спросили. Старики поладили между собой и её повели, словно вьючную лошадь. В другой раз девушка бы возмутилась, но теперь стерпела. Стерпела оттого, что именно она пошла с Соколом, не он с ней. Карт тоже молчал, не желая спугнуть удачу. И чародей, перебирая ногами, вернулся к мыслям.

С течением времени менялся не только язык. Вместе со словами приходил новый смысл. Карт упомянул злых духов и зло, как некую данность. Нелепость. Какое-то поколение или два назад Сокол слыхом не слыхивал подобных оценок.

Боги лесных народов никогда не делились на злых и добрых. Боги оставались богами, сущностями непознанными, но вместе с тем обладающими привычным набором чувств и поступков. Многое из того, что вытворялось вышними силами, не нравилось людям. Они, бывало, роптали, но роптали лишь на отдельные их поступки, на отдельные проявления силы. Понять, тем более оценить богов, не пытались. Пытались договориться.

Но вот пришли христиане с одной стороны и последователи Мухаммеда с другой. Они прочертили границу добра и зла и развели богов со свитами по разные стороны вымышленной вечной борьбы. Единственной войны, как они думали, имеющей непреходящее значение.

Богов, духов, природные силы стали оценивать, точно дичь на торгу. Но скудоумие оценщика извратило понятия. Человеческие слабости стали мерилом всего. Страх перед смертью занёс мёртвых в прислужники зла, он же вознёс наверх того, кто обещал бессмертие.

За завесой из слов, откровений, молитв, как-то забылось, что большую часть зла люди причиняют себе сами. Властители прикрылись высшими существами, чтобы свалить на них вину за свои преступления. Во имя истинной веры вырезались города и народы. Бездумная покорность стала образцом праведности. Человеческая свобода свелась к единственному выбору между добром и злом, всё остальное, – тысячи мелких решений, что прежде заставляли думать человека каждый миг на протяжении всей жизни, заставляли взвешивать деяния всякий раз сызнова, сообразуясь с внутренним чувством и обстоятельствами – всё это было изъято и заменено каноном. Думать стало не нужно, вредно, мысль стала восстанием, а душа человека из постоянно работающих весов превратилась во вместилище застывшего знания.