Сон в начале века

Токи, исходившие от Выросткевича, от его объятий, проникновений, излияний заставили ее думать и об этом. Она увидела не просто людей, а тех, кто вот-вот ворвется к ней, и их целью была не она и не ее скромные пожитки, а обретенное ею утешение, Выросткевич. Она разбудила его, подняла, помогла одеться, поведала о своем подозрении-страхе. Остатки сна слетели с Выросткевича, он поцеловал ее в мягкие губы, выскочил из квартиры, бросился вверх по лестнице. Приехавшие не решились обследовать чердак. Недовольные тем, что Выросткевича они не нашли, они зарезали женщину, которая, словно сама того желая, умерла с улыбкой на нежных губах.

У проходной Выросткевич отследил Шарабурина, свистнул, а когда Шарабурин обернулся — мигнул, приглашая за угол, туда, где обычно они принимали решение: по домам или по пиву. Шарабурин был испуган и бледен, в лицо Выросткевича вглядывался так, словно видел того в первый раз.

«Тебя ищут все, — сказал Шарабурин, рассмотрев приятеля как следует, — и менты и бандиты и бабца одна даже». «Что за бабца?» — проявил интерес Выросткевич. Шарабурин очертил руками формы, но скривился — получалось: не на его, Шарабурина, вкус, не за что взять, не на чем отдохнуть душою и телом. «А чего с тобой вообще? — спросил Шарабурин. — Ты какой-то такой. Я бы, на твоем месте, уехал к едрене. Деньги есть?» Выросткевич кивнул. «Литредакторша ходит тенью. Ест только супчик. Курит, — продолжал Шарабурин. — Про тебя спрашивала, а бандиты говорят — ты кого-то кинул, менты — ты машину угнал, бабца интересовалась адреском», — Шарабурин огляделся по сторонам и быстро лизнул лиловые губы. «Дал?» — спросил Выросткевич. «Нет...» — соврал Шарабурин. «Ладно, зайди к начальству, скажи — я еще бюллетеню!» — Выросткевич хлопнул дружка по плечу. Что за бабца? Что ей надо? От кого она? — думал Выросткевич, но главное: кто за ним охотится? Зачем? Почему? А еще в нем, исподволь, медленно, неуклонно вызревал самый, самый главный вопрос — кто же он теперь? Кто?!

За гаражами, возле железной дороги, ближе к вечеру собирались играть в секу. Выросткевич подошел к игрокам, когда ставки подросли, когда банковал Шарабурин. «Поставь тыщонку! — сказал, заметив Выросткевича, Шарабурин. — С тебя еще и должок. Помнишь — в день, когда тебе руку оттяпало, ты, как всегда, проигрался?» «Помню...» — кивнул Выросткевич и поставил тысячу. Ему сразу пошла карта, он выиграл, а, взяв колоду в руки, неожиданно разъял ее веером, ловко, с легкостью перемешал, раздал карты игрокам так быстро, что Шарабурин заморгал. Игра пошла серьезная. Шарабурин повышал ставки, прочие, один за другим, свои карты бросали.

Наконец, когда на картонке — игорном столе лежала настоящая куча денег, Шарабурин открылся. Тридцать два! Столько же, сколько было у Выросткевича! Выросткевич еще раз раскрыл карты, и его правая рука пластичным и четким, оставшимся незамеченным для всех движением поменяла десятку на неизвестно как оказавшийся в рукаве туз. Тридцать три!

Под восторженный гул Выросткевич придвинул к себе деньги, жестко взглянул на Шарабурина: «С тебя еще двести тысяч!» «Завтра!» — Шарабурин хотел подняться и уйти. «Сейчас!» — процедил Выросткевич. Шарабурин засуетился, вытащил из кармана долларовые купюры, начал их разглаживать, пересчитывать. С непроницаемым лицом Выросткевич протянул руку, заграбастал все деньги, вытянул из них пять долларов, скомкал, отщелкнул шарик Шарабурину. «Э-э-э! — Шарабурин огляделся, ища поддержки. — Эй!» «Ты ведь шулер! — сказал Выросткевич. — Ты нас тут сколько обувал?» «Шулер?!» — Шарабурин даже подскочил. Выросткевич схватил Шарабурина за воротник: «Кто отключил блокиратор, а?» Шарабурин просто онемел.

Выросткевич встал. Все расступились. Выросткевич пошел, не оглядываясь. За спиной он слышал, как на Шарабурина наседают, как Шарабурин огрызается: «Да что вы его слушаете! Мужики! Кончай, мужики! Да вы что, мужики?!»

Выросткевич шел, не оглядываясь. Теперь ему хотелось схватки, борьбы. Его мышцы напрягались, в них просто пульсировала сила. Он не боялся, только бы перехватить инициативу, только бы первому сказать, сделать, решить, купить. Еще днем, по открытой форточке на кухне, он понял, что в его квартирке кто-то есть. Теперь, в глубоких сумерках, он видел свет в своей квартире: торшер в комнате, светильник над плитой. Он никого не боялся.

На лестничной клетке, еще вставляя в скважину ключ, Выросткевич уловил исходящий из-под двери вкусный, теплый, добрый аромат. Он бесшумно открыл дверь, просочился, протек, встал на пороге кухни: там была незнакомка, брюнетка, в красном свитерке, в желтых облегающих лосинах, ручки порхали, брюнетка готовила ужин. Выросткевич кашлянул, незнакомка обернулась, и он, узнав щелкнувшую его по члену ассистентку, смутился.