Сон в начале века

Второй санитар кокетничал с медсестрой, двери палат были закрыты, в корпусе стояла тишина. Выросткевич подошел к столику медсестры. Второй санитар и медсестра ворковали и не обращали на него внимания. Когда обратили, было поздно: одним ударом кулака Выросткевич обездвижил санитара, густой пощечиной — медсестру.

Дальше все было просто, только на первом этаже возникла накладочка, когда «зеленый», дожевывая бутерброд, вдруг появился в холле. «Держи его! — закричал «зеленый». — Тревога!», но Выросткевича было уже не остановить: он выбежал из корпуса, выскочил на стоянку машин с красным крестом, выкинул из одной дремавшего водителя, повернул ключ зажигания. Его правая рука переключала передачи легко.

Пьяный сторож и красномордый мент на больничных воротах слышали зуммер тревоги, но Выросткевич со значением, по-шоферски на них посмотрел, и они дали Выросткевичу вырваться на свободу городских улиц. Он даже не сразу вспомнил, что никогда не водил машину, за исключением случая в деревне, у крестного, много лет назад, когда, крепко приняв, они поехали за вином на станцию, и ему пришлось в полнейшем тумане крутить баранку и что-то нажимать ногами. Тогда они доехали, и туда и обратно, но тогда была ночь, деревня, безумное количество водки обнинского разлива, глубокая колея, а теперь был день, город, асфальт, абсолютная трезвость.

С каждой сотней метров уверенности прибавлялось, увидев на краю тротуара человека с поднятой рукой, Выросткевич тормознул, человек открыл дверь и что-то спросил. «Садись!» — кивнул Выросткевич.

Он отвез своего пассажира в тупик за железнодорожными путями, перетащил в кузов. «Раздевайся!» — приказал Выросткевич. Пассажир, миловидный, с изящно вырезанными губами парень, отчаянно покраснел. «Не надо...» — попросил пассажир, и Выросткевич понял, что тому просто не терпится раздеться, просто не терпится отдать себя на растерзание. «Гомота! — Выросткевич толкнул пассажира в лицо. — Нужна мне твоя жопа!» Завладев одеждой, он выкинул пассажира в тупике, практически — голого. Только в последний момент Выросткевич смилостивился, выбросил из окна микроавтобуса свою больничную пижаму и уехал.

Чувство предвидения теперь было с ним постоянно. Оно и подсказало: сейчас идти домой небезопасно. Совсем недавно Выросткевич просто-таки бы свихнулся — куда же пойти? Как же теперь? Кто приютит? Он не мог без своей однокомнатной квартирки, без стоящего прямо на полу, без ножек, матраца, без телевизора и холодильника, без меченосцев и гупяшек в аквариуме, без телефонного аппарата с заедающим диском, по которому вызов на вечерок подружки всегда был делом долгим, из-за слышимости громким и ненадежным — подружки Выросткевича бывало мерзли, или мокли, или изнывали от жары совсем не там, где он назначал им свидания, или же приходили совсем в другую квартиру, в другой дом, совсем к другим людям, зачастую навсегда пропадая из жизни Выросткевича и появляясь в жизни этих других людей, жизнь эту или скрашивая, или ломая. Туда, в свою квартирку он возвращался всегда, никогда не оставаясь ночевать ни у приятелей, ни у тех же самых подружек, а тут, осознав, что сейчас домой ему лучше не возвращаться, даже не опечалился. Бросив микроавтобус, он посвистывая пошел по улице, каждым шагом отбивая от себя больницу, санитаров, «зеленого», легко крутанувшись на высоких каблуках летних, остроносых сапог, толкнул дверь кафешки.

Отпивая глоток кофе, женщина с трепетным волнением отставляла мизинчик. Выросткевич ел блины с мясом, пил пиво. В порции было всего три блина, в кружке поллитра, он — в это время в больнице ему несли сытный ужин, — не наелся, поднял правую руку, и буфетчик выскочил из-за стойки, склонился над ним, выслушал, кивнул. Женщина исподволь наблюдала за Выросткевичем, взгляд ее был острым взглядом очень голодного человека.

Пока суетились на кухне, Выросткевич изучал женщину. Он смотрел на нее прямо, он поедал ее глазами, он заставил ее покраснеть, заставил отвернуться. Буфетчик принес две порции мяса, два высоких стакана вина, собрался поставить все это перед Выросткевичем, но тот кивнул на женщину. Буфетчик спрятал улыбку в тонких усиках, отнес ей и порцию мяса и стакан вина. Выросткевич расплатился, приступил к еде. Женщина даже не оглянулась — она уже вытирала хлебом тарелку, ловила последние капли из стакана.

Выросткевич пошарил по карманам доставшейся ему кожаной куртки, нашел коробок спичек, но там, вместо спичек, был кокаин. Тогда Выросткевич пальцами вытащил кусочек застрявшего в зубах мяса, вытер пальцы салфеткой, поднялся и подошел к женщине. «Пойдем!» — только и сказал Выросткевич, она поднялась покорно, покорно дала себя одеть в пальто, которое Выросткевич безошибочно выбрал среди многих на вешалке.