Сон в начале века

Он вышел на шоссе, дождался первой мусорной машины, договорился с водителем и вернулся на свалку. Была ночь. Бродившие по свалке собаки узнали Подсухского, окружили его, вылизали ему руки, прыгая на плечи, облизали лицо. Подсухский протиснулся в свою халупу, а там, при свете крохотного фонарика, сидела его свалочная подруга и смотрела на Подсухского в упор.

«Здравствуй!» — сказал ей Подсухский, но подруга была настроена злобно: она закричала хриплым, дурным голосом, что Подсухский пидор вонючий, что ей стоит только мигнуть, и зароют Подсухского под кучами мусора, и бросилась вперед, растопырив пальцы, явно собираясь Подсухского расцарапать. Подсухский ударил ее только один раз, не очень сильно, но точно в середину лба и убил свою свалочную подругу этим единственным ударом.

Что делать?! Вот ведь вопрос!..

Подсухский машинально закусил оставшейся после подруги снедью. По тому, как снедь была разложена на колченогом столике, Подсухский понял, что подруга ждала его и волновалась, что вовсе она не хотела его расцарапать, а если бы вдруг и расцарапала, то не по нутряной злобе, а скорее — от обиды, что подруга просто ревновала Подсухского. И тогда две старухи словно пролезли под крышу халупы, и сели напротив Подсухского, и сложили скорбно руки, и внимательно всмотрелись в Подсухского, как бы говоря — ты наш, никуда тебе не деться, все становились нашими, чем ты лучше всех?

Задыхаясь от переполнявших его чувств, Подсухский вытащил свою свалочную подругу из халупы и оттащил ее к подготовленному бульдозерами месту, туда, куда с рассвета начнут подъезжать мусорные машины и где они будут сваливать мусор. Там он нашел удобное место и прикопал свою подругу. Это было, конечно, не по-людски, это было, конечно, плохо, неправильно, но что мог поделать Подсухский? Как он мог поступить? Пойти и сдаться, пойти и сказать — я убил, берите меня? Нет, так Подсухский поступить не мог и не хотел.

Но вот убить самого себя Подсухский мог. Он вытащил из штанов служившую ему ремнем веревку и машинально осмотрелся в поисках дерева с подходящим суком. Какие деревья на свалке, какие сучки! Все было ровнохолмистым, мертвенно-бледным от лунного света, все смердело, все отрицало свободную волю, право лишить себя жизни, встретить Смерть, еще не связав крепких отношений со Старостью. И тогда Подсухский сделал шаг к окраине свалки, туда, где кривились окаймлявшие свалку березки, но упавшие с его бедер штаны стреножили Подсухского, и он рухнул головой вперед, в какие-то разломанные, раскуроченные металлические шкафы, ударился о них, потерял сознание, но в последний миг ему почудилось, что вот сейчас он умрет, быстро и почти без мучений, вот-вот.

Но Подсухский не умер. Через некоторое время утренний свет осветил его тело, его раскинутые руки, голый поджарый зад, осветил стоящих над ним двух «быков» и джентельмена в легком летнем пальто, джентельмена, который смотрел на тело Подсухского с недоумением, смешанным с брезгливостью. По решительному знаку крепкой руки в лайковой перчатке «быки» подняли Подсухского и потащили его со свалки, но не к стоявшей на дороге машине джентельмена, а к березкам, туда же, куда собирался идти вешаться сам Подсухский. Джентельмен выбрал подходящую березку, «быки» достали уже готовую, с петлей, веревку, закрепили ее на толстом суку, подняли постепенно приходившего в себя Подсухского, всунули его голову в петлю, отошли чуть в сторону и слегка натянули другой конец веревки.

Джентельмен же склонился над Подсухским.