Сон в начале века

Девушка говорила, что не надо, а парень отвечал, что нет, наоборот, очень даже надо! Половинкин подошел к кустам. Девушка говорила, что, если ее не отпустят, она начнет звать на помощь, что она не хочет, что не любит, что парень девушке не нравится, а парень, наоборот, утверждал, что он хочет, что он любит, что девушка ему нравится, а если она будет кричать или продолжать кочевряжиться, то он устроит ей такую сладкую жизнь, что она век помнить будет, что лучше сейчас немедленно дать, что если немедленно не дать, то он все равно свое возьмет, а вечером еще и «на хор» поставит — корешей-то много: все Реутово, да и на Щелковской найдутся. Половинкин раздвинул ветви кустов: девушка была прижата к стволу дерева, парень одной рукой хватал девушку за грудь, другой пытаясь залезть под юбку. Девушка — это и была Абуянчикова, — увидела Половинкина, подумала, что реутовские уже здесь, и заплакала. Парень обернулся. «Что, бля?! — поинтересовался парень у Половинкина. — Гулять негде? Иди отсюда, козел!»

Половинкин подошел, и парню пришлось отпустить Абуянчикову. Он развернулся к Половинкину и встал так, чтобы Половинкин мог разглядеть его татуировки: на запястьях какие-то слова, на пальцах перстни, на груди — крест и русалка, а потом сплюнул под ноги Половинкину и еще раз обозвал козлом. Половинкин ударил только один раз и парень погрузился в глубокий отруб — удар у Половинкина был поставлен очень хорошо.

Так они, Половинкин и Абуянчикова, познакомились и в этот же день, после того, как вернулись по домам, ближе к вечеру, созвонились, встретились, пошли в какую-то компанию друзей Абуянчиковой, встреченных ею на курсах референтов-секретарей, там заперлись в маленькой комнатке и на узком, коротком диванчике Половинкин вошел к Абуянчиковой, а она его приняла. Они познали друг друга, и знание это стало любовью.

Половинкин занимался борьбой, культуризмом, боксом, восточными единоборствами и сильно выкладывался на каждодневных тренировках. В армию его взяли не в обыкновенную воинскую часть, а в подразделение при стратегическом аэродроме, и он сделал карьеру от подсобного рабочего в офицерской столовой до хлебореза, от рядового до старшего сержанта. Вокруг него постоянно вились и поварихи, и девчонки из окружавших гарнизон общежитий, а бывало — и офицерские жены, и никого Половинкин не мог оставить без внимания: прийти на помощь ближнему — в этом весь Половинкин.

И хотя всем он охотно рассказывал, что его ждет Абуянчикова, встречались и такие, кто хотел бы Половинкина у Абуянчиковой отнять, ибо неутомимость и мужские достоинства Половинкина вскоре стали настоящей легендой подразделения при стратегическом аэродроме, но Абуянчиковой было занято сердце Половинкина даже тогда, когда его вызывали к себе самые важные женщины, вроде жены заместителя начальника политчасти столовой, женщины властной, справедливой, крупной, идейно выдержанной. Половинкин ее слушался, ей услужал чаще других и таким образом к концу службы смог получить прекрасные характеристики и рекомендации. Он вернулся и женился-таки на Абуянчиковой, поступил в механический институт, но учиться ему было трудновато, и он закончил курсы водителей, стал работать на персоналке да жить с молодой женой, стал зарабатывать не только хорошие деньги, но и получать разные приятности и выгоды, что сулила такая как у Половинкина, работа, и рождались у них дети, и текли мимо них годы, но потом что-то где-то треснуло-разъехалось-разломалось, того, кого возил Половинкин, убили тремя выстрелами в подъезде, и пока Половинкина таскали на допросы: видел — не видел, слышал — не слышал, знает — не знает, почему — блин! — не догнал? — пока шло разбирательство, тот парк, где Половинкин каждое утро забирал машину и куда он ее каждый вечер ставил, вдруг оказался не общенародной собственностью, а собственностью некой троицы — Кохакидзе-Бергман-Завьялов — и эти-то трое, не иначе из-за неприязненных отношений к Половинкину, как-то, без выходного пособия, с вопиющими нарушениями Кодекса законов о труде, выкинули Половинкина вон.