Сон великого хана. Последние дни Перми Великой

— За что же это? За что? — растерянно бормотал предатель, как бы упавший с облаков в грязь.

— За то, что ты обманул великого хана, — отвечали ему. — За то и казнят тебя. Великий хан изменников не жалует.

— Но разве изменник я? — пробовал возразить новгородец. — Я правду великому хану говорил... Ведите меня к нему. Он выслушает меня, помилует...

— Нечего разговаривать с ним, — вымолвил эмир Курбан, не любивший ни в чём проволочек. — Слово высочайшего владыки — закон. Эй, воины! — крикнул он, обращаясь к ближайшим ратникам. — Содрать заживо кожу с этого человека на моих же глазах. Приступайте.

Рогач упал на колени. Он плакал, молил, бился лбом о землю, бил кулаками в грудь, красноречиво доказывая свою невиновность, но просьбы его не привели ни к чему. Курбан был непреклонен. Воины схватили несчастного предателя и стали сдирать с него кожу, не обращая внимания на его крики и стоны... Окружающие военачальники во главе с Курбаном равнодушно взирали на страшные муки русского.

— Покарал меня Бог!.. — прохрипел искалеченный новгородец и испустил дух под ножами монголов.

После казни тело Рогача было изрублено в куски и брошено на съедение голодным псам, следовавшим за воинством Тимура целыми тысячами.

Такую ужасную кару понёс заклятый враг московского великого князя, хотевший предать родную землю на разграбление варварам, но вместо того получивший смерть от руки тех же варваров, которых он думал провести на Москву.

Величайшее бедствие было отвращено от земли Русской, избавившейся от нашествия хана Тимура дивным заступничеством Царицы Небесной. Тимур не осмелился идти на Русь после чудесного сна или видения, посланного ему в тот самый день и час, когда была встречена в Москве чудотворная икона Владимирской Божией Матери, и вышел со своими полчищами из русских пределов, ограничившись разорением Ельца и немногих мелких городков в рязанских владениях.

А в то время, когда он рассказывал своим сподвижникам о чудесном видении, побудившем его отложить мысль о завоевании Руси, глубокое волнение охватило князя Бартома. Бартом был природный грузин, знатного княжеского рода, со времён святой Нины, просветительницы Грузии, сохранявшего христианское учение во всей первобытной чистоте. Бартомы отличались приверженностью к православной вере, и только он, Георгий Бартом, отрёкся от Истинного Бога, принявши Магометово учение и поступивши на службу к Тамерлану. Раскаяние овладело сердцем начальника телохранителей, и он решился бежать от Тимура, великого своими победами, но омерзительного в своих жестокостях. Магометанство было ничем перед христианством; это Бартом понял и исполнился страстного желания вернуться в лоно Православной Церкви. Но куда же бежать ему? Грузия была далеко, и на дороге к ней жили многие кочевые племена, сквозь которые трудно было пробраться. Не бежать ли ему на Русь, столь дивно спасённую от неистовства свирепых монголов? Да, это самое лучшее. На Руси примут его приветливо. К тому же по-русски он мог объясняться, имея в детстве наставника русского, происходившего из числа тех русских, которые пришли в Грузию с князем Георгием Андреевичем, сыном Андрея Боголюбского, и навсегда остались в ней[17]. Итак, на Русь, на Русь!.. И не долго собирался Бартом. В следующую же ночь после знаменательного видения Тимура сел он на доброго коня, выбрался за линию монгольских войск и пустился в неведомый путь...

Заключение

Тихо в русском стане, на берегу Оки-реки, где расположился сам великий князь московский Василий Дмитриевич. Ратников собралось уже около ста тысяч, считая в том числе детей боярских, всегда бывших наготове, но партии вооружённых людей продолжали прибывать в стан, изъявляя готовность сложить головы за родину свою да за веру православную. В Коломне, оставшейся позади, откуда и перешёл великий князь на берега Оки, считали и счёт потеряли собравшимся ратникам, проходившим через этот город.

— Ах, Господи, сколько людей на убой идёт! — качали головами коломенцы, видевшие уже поход Дмитрия Донского на Мамая, и рассказывали, как на Куликово поле прошло около двухсот тысяч воинов, а обратно вернулось не более половины. — Точно косой всех скосило! — заключали они, вспоминая минувшее время.

— И нынче то же выйдет, если не хуже, — слышались тяжёлые вздохи, и руки истово творили крестное знамение, а уста шептали молитвы, выливавшиеся из измученного сердца.

В воинском стане, раскинувшемся на берегу Оки-реки, все были преисполнены сознания важности грядущего подвига. Воины исповедовались и причащались, как перед смертным часом, и вели между собою беседы о страшном воителе, идущем покорять Русь. О Тимуре ходило множество разных рассказов, противоречащих один другому, так что из этих рассказов не представлялось возможности вывести верное заключение о личности предводителя монголов. Одно было несомненно, это — движение его к рязанским пределам, а затем продолжительная остановка на берегах Дона, приводившая в недоумение многих князей и воевод.