Соната дьявола: Малая французская проза XVIII–XX веков в переводах А. Андрес

— И еще не забудь, что ты сын префекта. Я ведь понимаю, для молодого человека это отнюдь не преимущество. За тобой следят больше, чем за кем-либо другим, слишком многие обрадовались бы, если бы разразился скандал.

Жизнь моя разделилась между Пуатье и Ла-Рошелью, в Пуатье она вся была посвящена занятиям — я работал напряженно, стиснув зубы, чтобы кончить университет как можно скорее; я решил за год пройти два курса — мне это удалось.

Зимой нам с Мод помогала темнота, но с приходом весны встречаться становилось все сложнее, и мы вынуждены были довольствоваться теми вечерами, когда мать Лотты уходила на ночное дежурство, а отец был в поездке. Тогда мы встречались в домике с дубовой дверью.

Ты уже достаточно взрослый, чтобы понять, что в наших отношениях с Мод не было никакой грязи, и все же нам хотелось чувствовать себя более чистыми. Было что-то оскорбительное в этих свиданиях под хихиканье Лотты и Никола, забавлявшихся в соседней комнате; чужие фотографии глядели на нас со стен.

Как описать тебе ощущение, которое охватывало меня всякий раз, когда рядом была Мод? Некоторые живые существа, белки, птицы например, трогают нас своей кроткой прелестью, своей беззащитностью, в которой есть как бы обреченность.

Такой была Мод, и всякий раз, когда она, беря меня под руку, цеплялась своей ручонкой за мой локоть, мне казалось, будто я всегда, всю жизнь обязан ее защищать.

Ее отец, Эмиль Шотар, держал в районе порта небольшое кафе «У Эмиля», где среди прочих завсегдатаев бывал Порель и куда в дни забастовок или выборов наведывалась полиция.

Шотар был приземистый, тучный, с густыми лохматыми бровями и недобрым взглядом и, хотя уступал Порелю в уме, тоже слыл зачинщиком беспорядков. Я думаю, главной его чертой была непримиримость. Жена сбежала от него с каким-то коммивояжером, когда Мод была еще крошкой. Она ни разу не дала о себе знать и даже не пыталась увидеть дочь.

Он грозно возвышался за стойкой своего кафе, орудуя голыми по локоть, мускулистыми, волосатыми руками, — враждебный, недоверчивый, ненавидящий всех богатых, власть имущих, весь общественный порядок, включая и самых скромных его представителей вроде полицейских.

Вечером, когда дочь возвращалась домой, он шел к ней в задние комнаты, ибо ей строго-настрого было запрещено переступать порог кафе, и спрашивал:

— Где ты была? У Лотты?

Считалось, что девушки вечерами вдвоем изучают стенографию; только раз в неделю Мод разрешалось пойти в кино.

И этот недоверчивый, неуживчивый, ненавидящий весь свет человек за два года так ни о чем и не догадался — он даже не подозревал о моем существовании.

Я уговаривал Мод:

— Почему ты не хочешь, чтобы я сходил к твоему отцу?

— Потому что он тебе откажет и тогда вовсе не выпустит меня из дому.

Я был сыном префекта, следовательно, первейшим врагом; возможно, Шотар и в самом деле запер бы дочь, чтобы помешать ей встречаться со мной.

Мне ни разу не привелось говорить с ним, я только издали, сквозь окна кафе, иногда видел его за стойкой. И сейчас мне хочется очень тихо и быстро сказать тебе то, что давно не дает мне покоя: когда я видел его, я чувствовал себя вором.

У него когда-то украли жену, теперь я крал у него дочь. Я не мог строго судить себя, но, если бы отношения между людьми соответствовали моим тогдашним понятиям, я попросил бы у него прощения.

Его грубый, мужиковатый облик не вызывал у меня презрения, скорей, я стыдился себя, своей длинной, неуклюжей фигуры папенькиного сынка.

Я даже чувствовал к нему благодарность за то, что он так неусыпно следил и продолжает следить за Мод.

Отец, как я уже говорил, в моих глазах олицетворял порядок, внутри которого, однако, возможны компромиссы. Порель — «антипрефект» — олицетворял собой постоянное неповиновение этому порядку. Более непосредственный, более грубый, неспособный на компромиссы, Эмиль мог разделаться с любым и, не колеблясь, убил бы меня, если бы застал в постели со своей дочерью.

Мод боялась отца, но знала его и с другой стороны.

— Ах, если бы ты был молодым рабочим из мастерской Дельма и Вьеже!

Если б я даже избежал разыгравшейся трагедии, мне грозила бы другая. Предвидел ли это мой отец?

Он ведь и сам стал почти чужим в своей семье, с тех пор как моя мать по необъяснимым причинам ушла от жизни, а сестра вышла замуж за Ваше.

Бывая в Ла-Рошели, я по-прежнему вечерами заходил к нему в кабинет.

— У тебя все в порядке? — спрашивал он.

— Да, папа.

Мне казалось, что я его обманываю. Я не чувствовал себя по-настоящему счастливым. Слишком многое нужно было изменить.

И вот, неловкий и смущенный, я стою перед ним — была суббота и родители Лотты оказались дома.

— Я хочу попросить тебя…

Возможно, ты когда-нибудь побываешь в здании префектуры, сыгравшем такую роль в моей жизни. Там два внутренних двора; стена одного из них выходит в городской парк. В этой стене была маленькая дверь, а на лестнице «Е» была маленькая каморка, давно пустовавшая, в которой когда-то жил ночной сторож. Там стояла железная кровать и кое-какая мебель, обычная для комнат прислуги.