Сонаты: Записки маркиза де Брадомина

Солнце село за тучи. Все предвещало бурю. Ветер яростными порывами кружил и разбрасывал песок, словно собираясь завладеть этой необъятной пустыней, которая целый день лежала неподвижно, усыпленная зноем. Я пришпорил лошадь и поскакал навстречу ветру и пыли. Перед нами расстилались дюны, озаренные тусклым светом сумерек, тоскливых и безнадежных, взъерошенные апокалипсической мощью циклона. Низко, почти касаясь земли, медленно и как-то неуверенно пролетали ястребиные стаи. Стемнело, и вдали мы увидели множество огоньков. Время от времени на горизонте вспыхивала молния, освещая дюны, мертвенно-бледные и безлюдные. Начали падать крупные капли дождя. Лошади прядали ушами и дрожали, как в лихорадке. Далекие огни то колыхались, колеблемые ураганом, то вдруг тускнели и совсем исчезали.

Вспышки молнии разражались все чаще и чаще. По временам перед нами открывалась пустыня, недружелюбная и угрюмая. Лошади неслись под ливнем во тьме, стараясь не потерять друг друга из виду, оглашая воздух испуганным ржанием; гривы их развевались по ветру. Озаренная беспорядочными зигзагами света, местность эта становилась похожей на бескрайние пустыни песка и пепла, которые тянутся вокруг ада.

Направившись в сторону огней, мы прибыли на большое, поросшее травою пространство, где на ветру качалось несколько карликовых кокосовых пальм. Ливень вдруг стих, и буря как будто уже пронеслась. При нашем приближении выбежало несколько собак; они лаяли, а вдалеке на этот лай откликались другие. Возле очагов двигались фигуры людей, вид которых не предвещал ничего хорошего. Пламя освещало их черные лица и белоснежные зубы. Все это были харочо, наполовину гуртовщики, наполовину бандиты; они перегоняли большие стада в Грихальбу и расположились здесь на ночлег.

Вслед за собаками навстречу нам выбежало несколько негров, таких стройных, какими бывают только сыны пустыни. В облике их было великолепие истых варваров, царьков кровожадных племен… Луна в небе, одетая в черное, как примерная вдова, улыбалась этим страшным людям своей едва заметной улыбкой. По временам, среди неумолкающего лая собак и громких криков пастухов, слышалось блеяние овец и доносились густые запахи хлева. Все здесь дышало сельскою простотой. Легким звоном звенели колокольчики, на кострах пылали кучки соломы, и белый пахучий дым поднимался к небу, как дым жертвоприношений, безыскусных и патриархальных.

Языки пламени бросали свой отсвет на темную женскую фигуру, извивавшуюся в танце и совсем обнаженную. Даже когда я закрывал глаза, она возникала передо мной с навязчивостью полубезумных, лихорадочных снов. Горе мне! Это было одно из тех видений, мистических и плотских, которыми некогда дьявол умел соблазнять отшельников. Я был уверен, что никогда уже больше не попадусь в коварные сети греха, и небеса покарали меня за мою гордыню, предоставив меня самому себе. Эта обнаженная женщина, плясавшая среди пламени, была вылитая Нинья Чоле… Ее улыбка, ее глаза. Душою моей овладела грусть, и я вздыхал, погружаясь в романтические мечты. Мое хилое тело дрожало от ревности и от гнева. Все мое существо тянулось к ней, к Нинье Чоле, Я горячо раскаивался, что не убил похитившего ее тирана; мысль о том, что я должен разыскать ее на мексиканской земле, становилась все неотвязней. Она легла мне на сердце, свернувшись клубком, как змея; она томила меня своим ядом. Чтобы избавиться от этой пытки, я позвал индейца проводника. Он прибежал, весь дрожа от холода.

— Что прикажете, сеньор?

— Собирайтесь в дорогу!

— Худое время, сеньор.

Я на минуту задумался:

— Сколько езды отсюда до поместья Тиксуль?

— Два часа, сеньор.

— Скажи, чтобы седлали.

Греясь у огня, я стал ждать, пока проводник передаст мое приказание и люди соберутся в дорогу. Тень моя колыхалась вместе с пламенем костра, и ее причудливые очертания растягивались по темной земле. Меня охватил какой-то безотчетный страх, какое-то таинственное предчувствие. Я готов уже был переменить свое решение, как вдруг явились индейцы и привели мою лошадь. При свете костра они взнуздали ее и оседлали. Проводник, молчаливый и робкий, взял ее под уздцы. Я вскочил в седло, и мы тронулись в путь.

Мы долго ехали по холмистой местности среди гигантских кактусов, которые качались на ветру, издавая звук, похожий на шум потока. Время от времени луна разрывала черные тучи и освещала нам путь своим холодным сиянием. Впереди моей лошади парила какая-то ночная птица. По временам она подлетала к нам, а потом, при моем приближении, взмахивала своими черными крыльями и садилась где-нибудь дальше, испуская жалобный стон, заменявший ей песню. Проводнику моему, суеверному, как и все индейцы, казалось, что в крике ее слышится слово «ере-тик», и каждый раз, когда птица взмахивала крыльями и кричала, он совершенно серьезно ей отвечал:

— Христианин, самый настоящий христианин.

— Что это за птица?

— Козодой, сеньор.