Сонька. Конец легенды

— Скверно. Привычно скверно.

— Я могу чем-нибудь вам помочь?

Табба деликатно убрала руку.

— Помогите лучше кузену. Он в этом нуждается не меньше, чем я, — поднялась, обняла, поцеловала княжну. — Благодарю вас. Мне пора.

Анастасия, преодолевая неловкость и нерешительность, попросила:

— Еще полминуты… — Она виновато улыбнулась. — В жандармерии кузену сказали, будто Михелина имела на каторге роман с каким-то поручиком и стала от него беременной.

— Что за чушь? — нахмурилась бывшая прима.

— Правда… Андрей сходит с ума.

— Вранье. Такого не может быть.

— Но ему сказал генерал из жандармерии!

— Врет!.. Генералы всегда врут, особенно в жандармерии. У них должность такая — врать!

— Вам лучше не выходить через ворота, — предупредила Анастасия.

— Я тоже подумала об этом.

— Может, через потайную комнату?

— Лучшее решение вопроса, — улыбнулась Табба. — Тем более что я уже как-то пользовалась ею.

Поручик Гончаров выхаживал из угла в угол, рубил рукой воздух, громко декламируя стихи Блока:

Я ухо приложил к земле,
Я муки криком не нарушу.
Ты слишком хриплым стоном душу
Бессмертную томишь во мгле!
Эй, встань и загорись, и жги!
И подними свой верный молот!
Чтоб молнией живой расколот
Был мрак, где не видать ни зги!

В дверь довольно решительно постучали. Никита умолк, раздраженно крикнул:

— Какого черта?

— Позвольте, Никита Глебович?

— Кто здесь? — поручик подошел к двери, толкнул ее. На пороге стоял подпоручик Буйнов, начальник поселка.

— Не сильно отвлекаю?

Тот молча посторонился, пропуская гостя, рукой указал на стул.

Илья Михайлович шумно уселся, снял фуражку, вытер ладонью вспотевший лоб.

— Слава богу, лето пришло. Хоть мошкара отступила. — Вопросительно взглянул на Гончарова. — А вы вроде того что здесь с кем-то беседовали?

— Стихи читал.

— Стихи?.. Стихи — дело тонкое. Индивидуальное… И чьи же строки тронули ваше сердце?

— Его имя вряд ли вам что-либо скажет, — ответил поручик, оставаясь стоять и вопросительно глядя на визитера.

— Ну да, мы народишко темный, куда уж нам до стихов! Нечто бунтарское небось?

— С чего вы взяли?

— Так ведь вся молодежь нынче помешана на бунте. Шифрограммы почти каждый день из столицы получаем — либо стачки, либо прокламации, либо покушения. Как на пороховой бочке сидим. — Буйнов повертел головой, спросил: — Водички не предложите?

Тот налил стакан из графина, подал.

— Прошу.

Подпоручик осушил до дна, достал огромный платок, вытер сначала губы, затем лоб.

— А ведь беглецов — Соньку и ее компашку — так до сих пор и не задержали. По всем сусекам шарят, и все никак.

— Значит, плохо шарят.

— Наверно. То ли померли в дороге, то ли полиция у нас такая. — Буйнов внимательно посмотрел на поручика. — А у вас, сударь, через три дня суд. Сказывают, по делу даже пришел особый циркуляр из жандармского управления.

— В чем особый?

— Точно сказать не могу, однако, если судить по мордуленциям судейской братии, что-то весьма нехорошее для вас. Мордуленции их так и светятся от счастья.

Гончаров опустился на стул.

— Ваш совет, Илья Михайлович?

Тот вздохнул:

— Бежать?.. Бежать — нереально. Некуда бежать. Да и я не позволю… Остается ждать.

— Ждать пожизненной?

— Пожизненную вряд ли дадут, я разузнал. А вот годков семь-десять вкатят, это уж к соседке не ходи.

— Просьба, Илья Михайлович.

— Слушаю.

— Ждать трое суток суда — тяжело. Поэтому велите привезти из Александровска ящик водки.

— Ящик?.. Так ведь этого может хватить, чтоб и на суд явиться пьяным, сударь!

— Может, это и правильно… Не откажите, господин подпоручик.

— Хорошо, не откажу. — Буйнов дошел до двери, остановился. — Да… Все забываю рассказать о вашем папеньке. Мы ведь вместе прошли почти всю кавказскую кампанию. Он — полковник, я в таком же чине, как и ныне. Уважал я его, почитал… А однажды чечен пошел на вашего папеньку. Пришлось встать на пути абрека и пырнуть его в ответ. А заодно еще пятерых вместе с ним. За что получил Георгия и вечную сердечную благодарность Глеба Павловича. — Приподнял фуражку, поклонился. — Желаю здравствовать и молиться. Господь, Никита Глебович, непременно поможет. — Зачем-то потоптался на половике и захлопнул дверь.

Гончаров подошел к окну: начальник, обходя пересохшие лужи, шагал в сторону поселковой площади.

Поручик вернулся к двери, позвал:

— Иван!

Тот немедленно откликнулся:

— Слушаю, ваше благородие!

— Ступай сюда.

Конвоир, грохоча сапогами, переступил порог, входить в комнату не стал.

— Слушаю.

— Помнишь самоедов, которые привозили мне мясо и рыбу?

— А как не помнить, ваше благородие?.. Рыба и мясо были наивкуснейшие. Зря сами не пожелали.

— Когда они опять будут?

— Вроде бы завтра.

— Сходи в поселок, уточни. — Гончаров взял со стола бумажник, вынул оттуда три рубля. — Это за услугу.

— Так я бы и даром сбегал, ваше благородие!

— Держи. И пусть, как только появятся, сразу ко мне.

— Так ведь вы ихний товар не уважаете!