Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

Через несколько минут вслед за выходом коменданта комната опустела, а спустя еще немного времени начали постепенно прибывать юнкера для связи. Кончив возиться с полевой книжкой, я стал соображать о близости столовой. Наконец я, не выдержав сидения, отправился разыскивать столовую, захватив с собой одного из юнкеров. Это оказалось довольно сложным занятием. Но вот я и у цели, у двери комнаты, где сейчас насыщу свой пустой желудок. Толстый, бритый, важный лакей отворил дверь. Я шагнул на яркий ослепительный свет и остановился. Клубы табачного дыма, запах винного перегара ударили в нос, запершило в горле, а от пьяного разгула каких‑то офицеров, из которых некоторые почти сползали со стульев, у меня закружилась голова, затошнило. Я не выдержал картины, и, несмотря на желание есть и пить, я выскочил из комнаты «Пир во время чумы… Пир во время чумы… позор, это офицеры…» И предо мною стала моя адьютантская комната в школе и в ней Борис, говорящий мне: «Нет, ты дурак, да и законченный к тому же, Петроградского гарнизона не знаешь». «Да, да, ты прав, Борис, я дурак; ну а дураков учить надо. Вот сегодня и танцуешь, моралист паршивый, — ругал я себя. — Э, брось, брат, не мудрствуй лукаво, не забывай, что имеешь дело с людьми, что это самый вульгарный тип животного мира…»

«А пожалуй, это лучше, что я не остался в столовой, — возвращаясь в комендантскую, соображал я. — Наелся бы, чего доброго, сам напился… ведь тебе стоит только начать пить, и ты станешь ничуть не лучше других, а пожалуй, и похуже».

Нового ничего не было. Минуты томительного ожидания бежали тягуче медленно. Но вот скрипнула дверь, и показалась фигура капитана Галиевского. Бледный от волнения, шатаясь от усталости, капитан направился ко мне.

— Я не могу. Устал. Выбился из сил, убеждая казаков. Они, узнав, что ушла артиллерия, устроили митинг и тоже решили уйти… Вот что, Александр Петрович, идите к своей роте и займите баррикады у ворот. Пехотные юнкера еще этого не сделали, а между тем восставшие приближаются. Получено известие от Главного штаба. Потом убедите казаков оставить вам пулеметы, которые поставьте на баррикады. Среди юнкеров найдите пулеметчиков, хотя бы чужой школы. А я… я отдышусь и пойду к Александру Георгиевичу. Бедный, тяжело ему сегодня и еще хуже будет.

Но я уже не слушал капитана и, сорвавшись с места, бросился спасать положение. Своих юнкеров я нашел во дворе, на старом месте, куда они были выведены для предоставления места в первом этаже казакам, теперь уходящим, инвалидам–георгиевцам и ударницам. Юнкера были расстроены, что я сразу уловил по отдельным замечаниям, которыми они перекидывались.

«Ну, теперь с ними не разговаривай — это хуже их расстроит, а сразу действуй», — промелькнуло решение, и, подойдя к середине фронта, я скомандовал:

— Рота смирно!

Разговоры от внезапности моего появления смолкли.

— Рота равняйсь! Смирно! Друзья, вам предстоит честь первыми оказаться на баррикадах. Поздравляю. На плечо! Рота, правое плечо вперед, шагом марш!

И рота, словно наэлектризованная, взяла твердый отчетливый шаг.

Вот броневик, испорченный, как оказалось, а потому и торчащий здесь на манер пугала от ворон в огороде… Ворота. Открываю Темно. Кто‑то копошится впереди. Различаю стук, сопровождающий копошение, звук ударов бросаемого дерева. Ага, это и есть линия баррикад — быстро соображаю и развожу роту в темноте по линии, растущей вверх преграды–защиты.

И еще немного, и юнкера начинают сами продолжать завершение создания баррикады и приспособляться к более удобному положению для стрельбы. Отысканы и пулеметчики, и взводные юнкера, посоветовавшись со мной, определили места для пулеметов: таковыми оказались исходящие углы баррикады. Теперь остановка за пулеметами, и я, оставив вместо себя фельдфебеля Немировского, побежал к казакам, захватив несколько юнкеров. У броневика сталкиваюсь с какой‑то фигурой. Оказывается, офицер–женщина, а за ней еще фигуры. Спрашиваю, в чем дело.

— На баррикадах никого нет, решил занять их, — по–мужски отвечает командир ударниц.

— Виноват. Ошибаетесь, юнкера Школы прапорщиков инженерных войск уже заняли баррикады. И я бы просил вас, наоборот, занять весь 1–й этаж, так как казаки уходят.

— Знаю, но там хватить георгиевцев. Да что же, наконец, вы нам не доверяете? — заволновалась офицер–ударница.

— Ничего подобного, таково приказание начальника обороны. Ради Бога, не вносите путаницы, — уже молил я.

— Ну что ж, раз баррикады заняты, я вернусь на место. Рота кругом! — скомандовала командир ударниц.

Видя, что инцидент окончен, я понесся дальше в коридор. В коридоре творилось что‑то невероятное. Галдеж. Движение казаков, собирающих свои мешки. Злые, насупленные лица. Все это ударило по нервам, и я, вскочив на ящик, стал просить, убеждать станичников не оставлять нас… Не выдавать! — рассчитывая громкими словами сыграть на традициях степных волков.

В первый момент их как будто охватило раздумье, но какая‑то сволочь, напоминанием об уходе взвода артиллерии, испортила все дело. Казаки загудели и опять задвигались.