Сопротивление и покорность

Знала ли история людей, которые не имели в жизни почвы под ногами, которым все доступ­ные альтернативы современности представлялись равно невыносимыми, чуждыми жизни, бессмы­сленными, которые искали источника силы по ту сторону всех соблазнов текущего момента, всеце­ло погружаясь в прошлое или будущее, и кото­рые— я не стал бы называть их мечтателями — с таким спокойствием и уверенностью могли ожи­дать осуществления их дела,— как мы? Или же: отличались ли чувства мыслящих, сознающих свою ответственность людей одного поколения накануне какого-нибудь великого исторического поворота от наших сегодняшних чувств, именно потому что на глазах рождалось нечто поистине новое, чего нельзя было ожидать от альтернатив сегодняшнего дня?

Кто устоит?

Грандиозный маскарад зла смешал все этиче­ские понятия. То, что зло является под видом све­та благодеяния, исторической необходимости, социальной справедливости, вконец запутывает тех, кто исходит из унаследованного комплекса этических понятий; для христианина же, опираю­щегося на Библию, это подтверждает бесконечное коварство зла.

Не вызывает сомнений поражение «разум­ных», с лучшими намерениями и наивным непони­манием действительности пребывающих в уверен­ности, что толикой разума они способны впра­вить вывихнутый сустав. Близорукие, они хотят отдать справедливость всем сторонам и, ничего не достигнув, гибнут между молотом и наковаль­ней противоборствующих сил. Разочарованные неразумностью мира, понимая, что обречены на бесплодие, они с тоской отходят в сторону или без сопротивления делаются добычей сильнейшего.

Еще трагичней крах всякого этического фана­тизма. Чистоту принципа фанатик мнит достаточ­ной, чтобы противопоставить ее силе зла. Но по­добно быку он поражает красную тряпицу вместо человека, размахивающего ею, бессмысленно ра­сточает силы и гибнет. Он запутывается в несуще­ственном и попадает в силки более умного сопер­ника.

Человек с совестью в одиночку противится давлению вынужденной ситуации, требующей решения. Но масштабы конфликтов, в которых он принужден сделать выбор, имея единственным со­ветчиком и опорой свою совесть, раздирают его. Бесчисленные благопристойные и соблазнитель­ные одеяния, в которые рядится зло, подбираясь к нему, лишают его совесть уверенности, вселяют в нее робость, пока в конце концов он не приходит к выводу, что можно довольствоваться оправды­вающей (не обвиняющей) совестью, пока он, что­бы не впасть в отчаяние, не начинает обманывать свою совесть; ибо человек, единственная опора которого — совесть, не в состоянии понять, что злая совесть может быть полезнее и сильнее, чем совесть обманутая.

Надежным путем, способным вывести из чащи всевозможных решений, представляется исполне­ние долга. При этом приказ воспринимается как нечто абсолютно достоверное; ответственность же за приказ несет тот, кто отдал его, а не испол­нитель. Но человек, ограниченный рамками дол­га, никогда не отважится совершить поступок на свой страх и риск, а ведь только такой поступок способен поразить зло в самое сердце и преодо­леть его. Человек долга в конечном итоге будет вынужден выполнить свой долг и по отношению к черту.

Но тот, кто, пользуясь своей свободой в мире, попытается не ударить в грязь лицом, кто необхо­димое дело ставит выше незапятнанности своей совести и репутации, кто готов принести бесплод­ный принцип в жертву плодотворному компро­миссу или бесполезную мудрость середины про­дуктивному радикализму, тот должен остерега­ться, как бы его свобода не сыграла с ним злую шутку. Он дает согласие на дурное, чтобы преду­предить худшее, и не в состоянии понять, что худ­шее чего он хочет избежать, может быть и луч­шим. Здесь корень многих трагедий.

Избегая публичных столкновений, человек обретает убежище в приватной порядочности. Но он вынужден замолчать и закрыть глаза на не­справедливость, творящуюся вокруг него. Он не совершает ответственных поступков, и репутация его остается незапятнанной, но дается это ценой самообмана. Что бы он ни делал, ему не будет по­коя от мысли о том, чего он не сделал. Он либо погибнет от этого беспокойства, либо сделается лицемернее всякого фарисея.

Кто устоит? Не тот, чья последняя инстан­ция— рассудок, принципы, совесть, свобода и по­рядочность, а тот, кто готов всем этим пожертво­вать, когда он, сохраняя веру и опираясь только на связь с Богом, призывается к делу с послуша­нием и ответственностью; тот, кому присуща от­ветственность, и чья жизнь — ответ на вопрос и зов Бога. Где они, эти люди?

Гражданское мужество?