Сопротивление и покорность

Без сил дождался вечера, приятна мысль о ложе мне, что сулит забвение, если уж обладать не в силах я.

О ночь, погаси все, что разлучает, даруй мне всецелое

забвение,

будь милостива ко мне, ночь, сослужи твою нежную службу,

вручаю себя тебе.

Но мощна и мудра ночь,

мудрее, чем я, сильнее дня.

Пред чем бессильна сила вся земная,

пред чем пасуют мысли все и чувства, упорство и слезы,

всем этим осыпает ночь меня от щедрости своей.

Нетронутой враждебным временем,

свободной, чистой, всю тебя

приносит сон ко мне,

тебя, прошедшее, тебя, о жизнь моя,

тебя, о день вчерашний, вчерашний час.

От близости твоей пробуждаюсь глубоко за полночь

и пугаюсь —

ужель ты снова потеряна для меня? Ужели тщетно суждено

искать тебя мне,

тебя, мое прошлое?

Протягиваю руки

и молюсь...

и узнаю я новость:

прошедшее возвращается к тебе,

подобно самому живому фрагменту твоей жизни,

через благодарность и раскаяние.

Улови в прошедшем Божие прощенье, Его доброту.

Моли, чтоб сегодня и завтра Бог тебя хранил.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Это произошло позднее, во вторник после Пасхи, 3 апреля 1945 года. На западе громыхали американские пушки. Из ворот Бухенвальда выка­тил в ночь неуклюжий фургон с газогенератор­ным мотором. Спереди в машине были навалены дрова для газогенератора. Сзади, где места едва хватило бы на восемь человек, пытались как-то устроиться шестнадцать узников со своим еще не конфискованным скарбом. Если кому станови­лось дурно, его держали на руках товарищи. Йо- зеф Мюллер, капитан Гере, генералы фон Фаль- кенхаузен и фон Рабенау (с которым Дитрих Бон- хёффер делил камеру в последние два месяца и играл в шахматы), статс-секретарь Пюндер и Василий Кокорин, племянник Молотова, летчики (англичанин Хью Фэлконер, Пэйн Бест, фон Петерсдорф и другие)—словом, все знаменитые обитатели подземного бункера ла­геря Бухенвальд. Каждый час грузовик останав­ливался: требовалась прочистка газовых труб. В фургоне не было света, заключенным не выдали ни еды, ни питья. Бонхёффер, обнаружив в своих запасах щепотку табака, пустил самокрутку по кругу. К рассвету деревянных чурок в машине поубавилось. Теперь двое узников могли попере­менно стоять у окошка в двери фургона. Кто-то узнал промелькнувшую деревню. Направление, в котором они двигались, не сулило ничего хоро­шего. Путь явно вел на юго-восток. Там был дру­гой лагерь. Заключенные знали его название и его специализацию: Флоссенбюрг. Но охранники да­же раздали сейчас завтрак.

Когда время приблизилось к полудню, они добрались до Вайдена. Здесь все должно было ре­шиться — повернут ли они налево, в узкую долину, ведущую наверх, к Флоссенбюргу. Машина затор­мозила. Снаружи послышался говор: «Проезжай­те, мы вас не можем принять... все забито!» И в са­мом деле фургон двинулся дальше — прямо на юг. Так, значит, не в лагерь смерти? Но через не­сколько километров двое военных полицейских дали знак остановиться. Новый приказ? Выкли­кнули Мюллера и Лидига, капитана 2 ранга, их пожитки вытащили из груды вещей. Дитрих Бон­хёффер отпрянул назад, чтобы его не заметили. Несчастный Гере с черной повязкой на глазу от­скочил за ним; он сидел с Мюллером в одной ка­мере. (Йозефу Мюллеру удалось спастись, а Гере разделил 9 апреля судьбу Бонхёффера во Флоссен- бюрге.) Наконец, машина снова тронулась в путь, но подавленное настроение в ставшем простор­ным фургоне не проходило. Но теперь, когда Флоссенбюрг остался позади, охранники стали мягче и приветливее. У одного крестьянского до­ма они приказали узникам выйти из машины. Свежий воздух после долгих месяцев, проведен­ных в подземелье! Разрешено было подойти к ко­лодцу во дворе, хозяйка вынесла кувшин молока и краюху ржаного хлеба. Над долиной Наба стоял ясный погожий день.