Сорочья Похлебка

Когда исключенные бурсаки вышли за ворота училища, они останови¬лись в раздумье, куда им идти. Раньше об этом как-то никто не подумал.

— Валяй к Порше,— храбро проговорил Патрон, побрякивая медны¬ми деньгами, которыми уволенных снабдила бурса на прощанье.

Порша «держал» знаменитый кабак «Малинник». Бурса частенько обращалась к нему по части запретного плода и теперь весело направила свои стопы под гостеприимную кровлю «Малинника».

— А... господам кутейникам, сорок одно с кисточкой!— издали приветствовал Порша бурсу.

— Мы к тебе, Порша... Давай полштофа...

— Н-но?

— Верно!

— Разве здесь пить будете?

— Здесь.

— А начальство будет за это смотреть, откуда у вашего брата ноги растут?..

—Нет, теперь, брат, уже шабаш... все равно.

— Н-но?!— недоверчиво протянул Порша.

— Верно... Нам теперь наплевать на Сорочью Похлебку. Мы теперь вольные казаки, Порша.

— Та-ак... вольные. А чего вы, вольные казаки, жевать-то будете? Рукомесла-то за вам никакого нет...

— Ну, наливай, будет разговаривать-то!— командовал Патрон. Порша   опытной  рукой  разлил водку по стаканам и улыбающимся

взглядом еще раз окинул оборванную троицу. От-лукавого несколько времени не решался выпить своего стакана, вытягивал шею и ежил худыми плечами.

— Первая колом... — говорил Патрон, молодцевато выпивая свою порцию.— У меня покойный отец, бывало, нальет полштоф водки в деревянную чашку, накрошит хлеба да ложкой и хлебает... Ей-богу!..

Через полчаса бурса захмелела и долго горланила песни. От-лукавого и Дышло сидели обнявшись в углу и во все горло пели известную бурсацкую песню:

Ах, жестокая фортуна,

Коль мя тяжко обманула...

Патрон вылезал из кожи, стараясь выдержать басовую партию, но скоро охрип и, пошатываясь, подошел к стойке. Он несколько времени смотрел на Поршу мутным, остановившимся взглядом, потом улыбнулся самодовольно-растерянной улыбкой и проговорил коснеющим языком:

— Порша... а мы... тово...

— Чего?

— Говорят тебе... ябедника убили... Ве-ерно!.. Ей-богу! Подняли его на воздуси... тррах!.. Он о койку... ябедник-то. Ну, и того — помре... А нас... по шеям... Только, брат, не всех... Епископа помнишь?.. Атрахмана?.. Ну, они остались... потому, Сорочья Похлебка  глупее еще тебя... Да-а...

— Ах вы, еретики этакие,— ругался Порша.— Да разве можно чело¬века убивать?

— Мы не человека, Порша, а ябедника убили... Нас, брат, еще не так колотили!.. Ничего... А Сорочья Похлебка... вот мы ей теперь п-пок-ка-жем... да! Эх, жаль, Шлифеички с нами нет, лихую бы штуку придума¬ли... А я, брат, в дьякона хотел, сырые яйца целый год пил...

Поздно вечером три темные фигуры, пошатываясь, подходили к училищу. Они обошли его кругом и перелезли через стену со стороны «инспекторского садика внутрь двора. Через четверть часа три окна разле¬телись вдребезги, а бурса улепетнула через стену, счастливая своей местью Сорочьей Похлебке.

* * *

Повесть Д. Н. Мамина-Сибиряка «Сорочья Похлебка» сохранилась в автографе « в беловой копии с правкой автора.

Эта повесть посвящена жизни средней духовной школы, или «бурсы», как часто называли прежде. Тема бурсацкого воспитания в истории русской литературы за¬нимала немалое место. Интерн к ней в основном более связан с появлением разно¬чинцев в вашем революционном освободительном движении, из которых многие прошли школу «бурсы». Одним из самых значительных произведений о духовной школе были «Очерки бурсы» Помяловского, написанные в 1858—1903 гг. и вы¬звавшие за собой рад рассказов о быте и характере бурсаков.

Тема бурсацкого воспитания горячо волновала Мамина-Сибиряка, который, как и Помяловский, сам прошел эту тяжелую жизненную школу. Он видел, как система зубрежки и убийственная атмосфера жестокого бурсацкого сообщества опустошают человека, делают его тупым, злобным, лишенным гуманности. Он работает над этой темой в конце 70-х — начале 80-х годов. Им была задумана своеобразная трехчастная книга «Очерков современной бурсы». В архиве писателя сохранились отдельные части общего большого замысла в рукописях «Семья и школа», «Отрезанный ломоть», «Худородные» и др. Эти очерки носят автобиографический характер и написаны, по всей вероятности, в 1878—1880 гг.

В начале 80-х годов писатель хотел выступить с публицистической статьей о бурсе и набросал ее конспект. Он писал:

«Я понимаю, что слишком смело касаюсь громадной исторической язвы нашей русской жизни... В подкрепление своих выводов и заключений я не придумываю актов, не насилую свою фантазию и не ввожу в заблуждение читателя, а только исчерпываю из моей памяти все да, что испытал сам, видел и слышал».

Так был подчеркнут трезвый реализм очерков на тему, которая была актуальной и в 80-е годы, ибо бурса была жива, как были живы и породившие ее социальные условия, против которых выступал писатель-демократ.