Сорочья Похлебка

В течение этого времени училищное начальство с своей стороны пере¬живало самые тревожные минуты. Вопрос сводился на то, кто кого пере¬тянет. Планы инспектора воспользоваться смертью Фунтика, как средст¬вом подставить ножку отцу Мелетию, приводились к исполнению опытной рукой архиерейского послушника. Сам инспектор не показывался на глаза владыке, предпочитая оставаться в тени до поры до времени. Между тем по городу начинали уже ходить самые упорные слухи об убийстве какого-то бурсака, и архиерейская челядь нюхала чутким носом, не будет ли какой поживы из такого исключительного случая. Все дело кончилось тем, что инспектор успел, наконец, подать владыке донос на отца Мелетия, ко¬торого, между прочим, обвинял в смерти Фунтика. Смотритель был вызван в архиерейский дом и здесь получил строжайший выговор за слабое управление училищем, а также и необходимую инструкцию, как посту¬пить с убийцами.

Бурса какими-то, только ей известными путями успела проведать весь ход этого дела, за исключением резолюции владыки. Последняя остава¬лась загадкой. На второй день после похорон Фунтика все дело разъяс¬нилось. Смотритель и инспектор заявились в четвертый класс самым тор¬жественным образом. У бурсы екнуло сердце при одном взгляде на вели¬чаво таинственную фигуру Сорочьей Похлебки. Отец Мелетий был блед¬нее обыкновенного и смотрел кругом покорным, убитым взглядом.

— Не угодно ли будет вам, отец смотритель, прочитать резолюцию, — предложил инспектор, меряя класс уничтожающим взглядом счастливого победителя.

— Нет, уж лучше вы сами прочитайте, отец инспектор, — ответил отец Мелетий, опуская виноватые глаза.

Инспектор откашлялся, еще раз оглянул притихшую бурсу, медленно развернул несколько листов бумаги, свернутых трубочкой, и прочитал с чувством и внушительными паузами резолюцию владыки о немедленном увольнении из училища с единицею в поведении От-лукавого, Дышло и Патрона. Бурса в первую минуту хорошенько не поняла смысла витиевато написанной резолюции и переглянулась, ожидая продолжения, то есть порки. Инспектор поймал этот нерешительный взгляд и пояснил:

— Телесного наказания больше не будет, а воспитанники будут уволь¬няться по мере необходимости. Теперь, для первого раза, увольняются только трое, а после... Ну, да сами увидите, что будет после,— прибавил инспектор с самодовольной улыбкой.— Кто попадется в табакокурении, а тем паче в употреблении спиртоуозных напитков—немедленно будет уволен из училища. Так и знайте... Лентяям будет то же самое: не хочешь учиться, ступай дрова рубить. Поняли?

Класс ответил мертвым молчанием — все переглянулись, все еще не понимая хорошенько значения инспекторской речи. Мелькнуло несколько недоверчивых улыбок и вопросительных взглядов.

— Как же это так, братцы,— проговорил в раздумье От-лукавого, ашгда начальство вышло из класса.

— Чего, как же?— задорно спрашивал Патрон.

— Да того... учились-учились, а теперь нас же и по шеям. От-лукавого в первую минуту никак не мог освоиться с мыслью, что с сегодняшнего дня более не будут нужны ни греческие спряжения, ни ла¬тинская грамматика, ни катехизис Филарета. Питание исключительно одними бурсацкими экземплярами, шумная жизнь занятий, мертвящая скука классных занятий и запретные наслаждения по ночам в Лаплан¬дии — это был своего рода заколдованный круг, вне которого бурса ис¬пытывала себя лишней и ни к чему не годной.

— Нет, ты вот что мне скажи,— кричал Патрон,— поднимали на воздуси Фунтика все, а исключают нас троих... Это несправедливо!

— Подлецы,— гудел Дышло.

— Это все Сорочья Похлебка... Епископа первого надо было исклю¬чить, а потом Атрахмана,— размышлял Патрон, отгибая два пальца на. руке.— А я еще думал в дьяконы, после посвятиться, толстую дьяконицу подобрать... Вот тебе и дьяконица!

— Прежде драли,— задумчиво говорил Дышло, припоминая разные случаи из тревожной жизни Чугунного Апостола, голова Дышло была-уже так самим богом устроена, что мыслительный процесс совершался в ней путем подбора приличных случаю фактов. Мысль Дышло ползла от факта к факту, как по лестнице, и решительно отказывалась подниматься над землей. Это был реалист до мозга костей; он прирос к земле, как растение.

В настоящую минуту все трое исключенных думали по-своему: Патрон был возмущен несправедливостью начальства и ни на мгновение не задумывался о том, что его ждало за стенами бурсы,— это был чело¬век минуты, всецело растворявшийся в настоящем; Дышло был смущен тем, что не мог подыскать в летописях Пропадинской бурсы подходящего прецедента настоящему случаю; если бы таковой прецедент отыскался, он отнесся бы к своему увольнению совершенно равнодушно. От-лукавого, добродушная, увлекающаяся натура, был поражен неожиданностью: он уже сросся с мыслью о жестокой лупке Мелетия и вперед пережил гря¬дущее испытание; теперь От-лукавого чистосердечно жалел оставляемую бурсу и в порыве откровенной грусти вырезал перочинным ножом на многострадальных дверях занятной, н.а поучение грядущим поколениям:

Я в пустыню удаляюсь

От прекрасных здешних мест...