Сорочья Похлебка

Отец Мелетий осторожно раскрыл ворот рубашки больного и даже отступился: во всю ширину груди Фунтика шла синяя полоса с багровым подтеком. Смотритель причмокнул губами и несколько раз потер рукой вспотевший лоб.

— Если бы мы исключили их, этого не было бы,— продолжал инспек¬тор.— Я предупреждал вас, а теперь дело уголовством пахнет.

— Да ведь он жив?

— Дня два, вероятно, протянет...

— А не знаете, кто его избил так?

— Нет... Видите, в каком он положении. Впрочем, может быть, очнет¬ся, тогда можно будет спросить.

Холодная примочка к голове и несколько вспрыскиваний, действитель¬но, заставили Фунтика очнуться. Ребенок безучастно посмотрел кругом мутными глазами и попросил пить.

— Что у тебя болит?— спрашивал отец Мелетий, наклонясь к боль¬ному.

Фунтик не понимал вопроса и смотрел на отца Мелетия остановившим¬ся взглядом. Потом он как-то вздрогнул всем маленьким телом и тихо застонал.

— Тебя били бурсаки? — спрашивал инспектор.

Фунтик испуганно оглянулся кругом и отрицательно покачал головой.

— Нет...— едва слышно вылетело из его разбитой груди.— Упал... с лестницы...

Инспектор улыбнулся и проговорил:

— Видите, он боится сказать правду...

Отец Мелетий ничего не ответил, а только покачал головой. Положе¬ние выходило очень некрасиво. Конечно, инспектор донесет о всем случив¬шемся владыке, а там заварится такая каша, что и жизни будешь не рад. Однако, хотя инспектор и торжествовал над несчастным отцом Мелетием, но не рассказал ему, как он приглашал к себе Фунтика по вечерам.

VIII

Неожиданная болезнь Фунтика для училищного начальства явилась божеским наказанием, хотя о ней из чувства самосохранения старались не говорить никому. Даже доктора не пригласили. Инспекторские крупин¬ки были дешевле и удобнее. Все дело могло кончиться домашним обра¬зом. Инспектор слишком понадеялся в первую минуту на подвернувшийся случай подставить ножку отцу Мелетию. Фунтик несколько раз приходил в сознание и каждый раз повторял, что он сам упал с лестницы и ушибся. Таким образом, в руках инспектора не было главной нити. Произведенное строжайшее следствие ни к чему не повело, потому что вся бурса запер¬лась, как один человек.

— Очень может быть, что он упал с лестницы,— повторял несколько раз отец Мелетий.

— Предположим, что упал,— соглашался инспектор.— Но каким об¬разом он добрался с разбитой грудью до своей койки?

— Очень просто: сгоряча даже смертельных рай люди не чувствуют... В «Епархиальных ведомостях» напечатан был один такой случай с солда¬том, которому оторвало ядром ногу, а он подумал, что оступился в яму.

— Все это сказки, отец Мелетий. Уж поверьте мне, что это дело бур¬саков. Я знаю их хорошо и насквозь вижу...

— Если вы так хорошо их знаете, отчего же вы не предупредили это¬го случая?

— Я предупреждал вас...

— Да ведь вы с пустяками все приставали... Из-за табаку хотели исключать учеников, а это совсем другое дело.

— Одно с другим вяжется, и я всего знать не могу. Я не бог... Это дело необходимо скорее доложить владыке, пусть он рассудит нас. Необ¬ходимо очистить училище от плевелов, отец Мелетий.

— Знаю, знаю...  Много раз слыхал,— задумчиво говорил смотри¬тель.— Вот меня не будет, тогда очищайте... Хоть всех гоните. Только сиротские слезы вам не пойдут впрок, отец Павел.

Отец Мелетий очень хорошо понимал всю ложность той системы, ко¬торая практиковалась в преобразованных духовных училищах, из кото¬рых гнали учеников на все четыре стороны сотнями. Этой мерой хотели поднять нравственный и умственный уровень духовно-учебных заведений и в то же время оставляли внутреннюю жизнь бурсы и бурсацкую науку нетронутыми. Бурсацкая закваска оставалась и только меняла форму. Отец Мелетий понимал, что это гонение на бурсу не приносило никому пользы, а губило многих. Все-таки, как ни плоха была бурса, а из нее вы¬ходили люди, очень небольшой процент, но все-таки выходили. Новая система лишала сирот духовного звания разом двух прав — права на вос¬питание и права на образование. Отец Мелетий никак не мог помириться с такой несправедливостью, которая являлась следствием какой-нибудь детской шалости; он предпочитал старую систему, которая, несмотря на всю видимую грубость и даже жестокость, была неизмеримо гуманнее. Собственно, последняя система, то есть система исключений, упрощала только обязанности начальства и учителей до минимума.

Это неопределенное положение дела скоро разрешилось. К вечеру Фунтику сделалось хуже, и он начал бредить. То, что скрывалось в этой маленькой душе, теперь выплыло наружу и вылилось в бессвязном дет¬ском лепете. Смотритель и инспектор были единственными свидетелями этой тяжелой исповеди.

— Я не ябедничал... я не ябедничал! — отчаянно вскрикивал Фунтик, хватаясь ручонками за раму кровати; ему казалось, вероятно, что бурса хочет опять поднимать его «на воздуси».

— Слышите, отец Мелетий? — шептал инспектор.— Его считали за ябедника и колотили... Я все знаю, я вам говорил.

— Дышло... не, тронь меня... больно,— умолял Фунтик, обращаясь к отцу Мелетию.— Я не хочу играть в городки... У меня рука болит...